Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Другая песня «Ах, бедная, ах, что я думала» построена в форме диалога двух влюбленных, объявляющих друг другу о верности и постоянстве. Вслед за признанием женщины (первые строфы) следует монолог «милого»:

Этот дуэт, по-видимому, и пелся на два голоса.

В другом стихотворении Монс остроумно обыгрывает образ «светила», восходящего к культуре Возрождения и традиционно соотносившегося в немецкой барочной поэзии с прекрасной дамой. Однако апеллирует стихотворец к чувствам, что позволило историку Михаилу Семевскому определить жанр произведения как «сентиментальное послание»:

Достойно внимания и то, что Виллим Иванович, будучи завсегдатаем ассамблей, слагал заздравные стихи, которые пелись, сопровождаемые игрой на мандолине:

Поэтическое творчество Монса не было обойдено вниманием российских литературоведов. Помимо приведенной выше оценки Владимира Перетца, отметим Александра Архангельского, назвавшего Монса «едва ли не самым ранним представителем нашей любовной лирики». По словам же Алексея Веселовского, он – поэт-виршеписатель, перенесший в русский обиход «любовную лирику протестантской Европы». Александр Пыпин характеризовал стихи Монса как «чувствительные». Анализ его поэзии содержится и в трудах Павла Сакулина. Тем более странно, что Виллиму Монсу не нашлось места в словарях русских писателей, изданных в последнее время…

О том, как воспринимали стихотворные опусы Монса его современники, дамы, и особенно полуграмотная Екатерина Алексеевна (изъяснявшаяся по-немецки лучше, чем по-русски) – достоверных сведений нет. Видно, однако, что эти стихи льстили ее самолюбию. Уж очень сильно отличался этот политичный камергер от мужского окружения монархини – людей сугубо практического склада, весьма далеких от стихотворства и утонченной куртуазности. («Петр и поэзия – это понятия совершенно противоречащие», – заметил историк Михаил Богословский. Добавим, что из всей музыки царь воспринимал лишь барабанный бой.)

Монс открыл «коронованной портомое» новый мир чувств, доселе ей неведомый. От грубоватой фамильярности Петра, приправленной циничными шутками, до рыцарского почитания ее, прекрасной дамы-повелительницы, каким окружил ее Виллим Иванович, – дистанция огромного размера!

Сохранилась цидулка, писанная Монсом на «слободском языке» некой именитой даме. Сочинена она, как видно, «при дому Катерины Алексеевны», а потому есть все основания думать, что письмо это и адресовано русской императрице. «Здравствуй, моя государыня, – обращается камергер к своему «светилу», – кланяюся на письмо и на верном сердце Вашем. И Ваша милость меня неизречно обрадовала письмом своим. И как я прочел письмо, от Вашей милости присланное, то я не мог удержать слез своих от жалости, что Ваша милость в печали пребываешь и так сердечно желаешь письма от меня к себе. Ах, счастье мое нечаянное! Рад бы я радоваться об сей счастливой фортуне, только не могу, для того, что сердце мое стиснуто так, что невозможно вытерпеть и слез в себе удержать не могу. Я плакал о том, что Ваше сердце рудой облилось так, как та присланная красная лента облита была слезами. Ах, печальны мне эти вести от Вашей милости, да и печальнее всего мне то, что Ваша милость не веру держишь, и будто мое сердце в радости, а не в тоске по Вашей милости, так как сердце Ваше, в письме дано знать, тоскливое. И я бы рад писать повседневно к Вашей милости, только истинно не могу и не знаю, как зачать писать с великой любви и опаси, чтоб не пронеслось и людям бы не дать знать наше тайное обхожденье. Да прошу и, коли желаешь, Ваша милость, чтобы нам называть друг друга “радостью”, то мы должны друг друга обрадовать, а не опечалить. Да и мне сердечно жаль, что Ваша милость так тоскуешь и напрасно изволишь молодость свою поработить. Верь, Ваша милость; правда, я иноземец, так правда и то, что я Вашей милости раб и на сем свете верный Тебе, государыне сердечной. А остануся и пока жив, остаюся в верности и передаю сердце свое (далее следовало изображение червонного значка, в который с двух сторон врезались две стрелы. – Л. Б. ). Прими недостойное мое сердце своими белыми руками и подсоби за тревогу верного и услужливого сердца. Прости, радость моя, со всего света любимая!»