Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Назначение Монса камер-юнкером в 1716 году, а затем и камергером при дворе Екатерины Алексеевны, также было учинено по монаршему повелению. Вот как аттестует его Петр: «Во всех ему поверенных делах с такою верностью, радением и прилежанием поступал, что мы тем всемилостивейше довольны были, и ныне для вящего засвидетельствования того, мы с особливой нашей императорской милости онаго Виллима Монса в камергеры всемилостивейше пожаловали и определили… И мы надеемся, что он в сем от нас… пожалованном новом чине так верно и прилежно поступать будет, как то бодрому и верному человеку надлежит».

Новоиспеченному камергеру вменялось в обязанность сопровождать государыню на ассамблеи, маскарады и куртаги; устраивать праздники и гуляния, столь ею любимые; вести корреспонденцию с поставщиками товаров для двора; заведовать драгоценностями и денежной казной; руководить Вотчинной канцелярией. Но особенно хлебным и прибыльным делом оказался надзор за неотвязными прошениями на высочайшее имя, которым он, Монс, и только он, давал ход.

Шаг за шагом молодой царедворец приобретал все большее влияние на Екатерину, а та, ему послушная, действовала и на Петра. Кредит камергера рос и возрос до столпов Геркулесовых – и вот уже сильным и незаменимым стал при дворе этот «бодрый человек», ибо все знали: уж коли Виллим Иванович постарается, все будет исполнено «в аккурат точно» и без проволочки. «Вокруг Монса, – пишет Михаил Семевский, – группируется огромная партия, которая из эгоистических целей оберегает его, как зеницу ока». С нижайшими просьбами (и уж конечно, с дарами и знатными подношениями) к «верному» Монсу прибегают и челом бьют многие, в том числе и «птенцы гнезда Петрова», люди именитые и чиновные. Перед ним заискивают и светлейший князь Александр Меншиков, и наш резидент в Берлине Михаил Головкин, князья Алексей Черкасский, Андрей Вяземский, Никита Трубецкой, Михаил Белосельский; Петр Толстой, Василий Шереметев, Артемий Волынский (который, между прочим, слал Монсу в подарок два «перука» и около дюжины чулок) и даже сама вдовствующая царица Прасковья Федоровна. Ласкателям безродного немца несть числа.

Какими только эпитетами, какими громкими титулами его не величают – и «Высокоблагородный патрон», и «Ваше премилосердое Высочество», и «Сердечный наивернейший друг и брат», и «Высокографское сиятельство». И вот уже Виллим Иванович не довольствуется доставшейся ему от незнатного отца фамилией. А потому он стал уже зваться не Монс, а Монс де ла Кроа, ведя свою генеалогию будто бы уже из Франции или из Фландрии. Понятно, что он блефовал, ибо историки точно установили: семейство это худородное происхождения вестфальского, и его притязания на звание галльских дворян неосновательны. Но как же хотелось ему слыть «природным аристократом»! Может статься, не давали покоя камергеру лавры сына конюха, светлейшего князя Александра Меншикова, объявившего себя отпрыском «благородной фамилии».

А прошения, челобитные все множились – они летели к Виллиму Ивановичу – из Москвы, Астрахани, Черкасска, Казани, Сибири, Гельсингфорса, Выборга, Ревеля, Митавы, Риги, а то и от посланников наших и купцов иноземных, что в Вене, Гамбурге, Стокгольме, Париже, Лондоне обретались. Обширность корреспонденции вызвала необходимость образовать целую канцелярию, в коей заправлял делами специально отряженный столоначальник, Егор Столетов. В его подчинении состояло несколько кувшинных рыл. Они-то и читали поступавшие депеши, экстракты из них составляли: ведь разобраться в этом чернильном море – дело зело кропотливое, да и деликатности требовало. Между прочими ходатаями находим и генерал-прокурора Сената Павла Ягужинского, того самого, который в сердцах признался Петру: «Государь, все мы воруем, все, только одни больше и приметнее других».

Надо признать, самым «приметным» казнокрадом той поры Виллим Иванович вовсе не был (если сравнить его стяжательство с аппетитами «полудержавного властелина» Меншикова или же сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, то оно покажется сущей безделицей). Тем не менее, не трудами праведными нажил он палаты каменные в Петербурге и Москве, да и недюжинные наделы земельные, к коим благоволившая ему Екатерина прибавляла все новые. Не на камергерское ведь жалованье обзавелся он сонмом челяди и слуг. А откуда взялись в его конюшнях несколько дюжин рысаков и скакунов редких пород – поди как из-за кордона выписаны!