Лев Бердников - Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

И верно говорят, что мысли материальны, – сбылось наконец то, что она намечтала: царь почтил дом Балков своим присутствием и, со свойственным ему женолюбием, конечно, не мог пройти мимо обворожительной Крамер. Петр каждый свой амур заносил в «постельный реестр» и связь с женщиной рассматривал как государеву службу. Но Анна отдавалась ему так самозабвенно и истово, что даже его, прожженного циника в любви, прожгло сознание: эта вручила ему всю себя, она верная ему рабыня и услужница, на такую всегда можно положиться. И государь ввел ее в свой ближний круг.

И вот уже Крамер определена к фрейлине царицы, Марии Гамильтон, тоже пассии Петра, у коей служит то ли камер-юнгфрау, то ли казначейшей. И фрейлина делает ее закадычной подругой, тайной и явной своей советницей. Она выкладывает Анне то, что никому другому сказать бы не отважилась. Оказывается, как охладел к ней царь-государь, злобное мстительное чувство к нему затаила в себе Мария. Не желала она смириться с тем, что ее вдруг предпочли безродной и неграмотной лифляндской крестьянке Марте, к тому же старшей по возрасту. И чего только не делала уязвленная камеристка, чтобы все по ее сталось: то о благодетельнице своей монархине сплетню втихомолку пустит, что та, дескать, воск кушает, потому как лицо угрями пошло, то драгоценности и украшения царские у нее скрадет, чтобы самой побойчее выглядеть. А когда все втуне оказалось, пустилась во все тяжкие, меняя кавалеров. И при этом все как будто напоказ выставляла – «шумство», кутежи, попойки.

Особенно вызывающей и бесстыдной была интрижка Марии с царевым денщиком Иваном Орловым, разыгранная ею не иначе как с тем безумным расчетом, чтобы хозяин его, Петр, возревновал и устыдился. Как будто не знала она, что Петр Алексеевич был в любви большим собственником и не прощал измен даже бывшим фавориткам. А уж как крут и горяч был он в гневе! И ведь не побоялась Бога Мария, плоды зазорной любви своей, младенчиков не родившихся, вытравливала, а то и трупики малюток под покровом ночи в Неву бросала. Но до поры до времени все не получало огласки и сходило ей с рук. А все потому, что Анна Крамер, если кому служила, не выдавала чужих тайн. Негоже было ей заниматься доносительством, хотя и вызвала она уже тогда большое расположение императорской четы и тесно сблизилась с Екатериной Алексеевной. О степени сей близости можно судить хотя бы по тому, что Анна сопровождала императрицу в ее заграничном путешествии в Данию и Голландию в 1716 году и не разлучалась с ней ни на день.

Но в этом ощетинившемся мире Анне надлежало быть стойкой, защищенной от посягательств и наветов недоброхотов, а это вынуждало ее подчас в средствах не церемониться и прибегать к козням и каверзам. Князь Петр Долгоруков в своих «Записках» сообщает, что в 1717 году придворный врач Иоганн Герман Лесток имел неосторожность шантажировать ее какими-то разоблачениями: «Крамерша, которой по части интриг не было равных, сообщила Петру I, что Лесток рассказал ей, будто был однажды невольным и незримым свидетелем одной отвратительной… беседы между царем и его денщиком Бутурлиным (впоследствии фельдмаршалом и графом) и повторила при этом глупые шутки Лестока, которыми он сопровождал свой рассказ». Разъяренный царь немедленно выслал Лестока в Казань, и тот оставался там под строгим караулом до самого конца его царствования…

Император высоко ценил безграничную преданность Анны и именно ей, а не кому-то другому, доверил дело государственной важности, щекотливое и зловещее. Историки свидетельствуют, что когда «непотребный сын» царя Алексей Петрович был казнен, император и его ревностный сподвижник, генерал-аншеф Адам Вейде отыскали Крамер и препроводили в равелин. Там она «одела тело царевича в приличествующий случаю камзол, штаны и башмаки и затем ловко пришила к туловищу его отрубленную голову, искусно замаскировав страшную линию большим галстуком». После тело жертвы было выставлено на общее обозрение. Биограф Георг фон Гельбиг говорит об «услужливой исполнительности”, выполнившей такое страшное поручение, которое, по его словам, «немногие женщины приняли бы на себя». И далее, выводя проблему в моральную плоскость, характеризует Анну как особу «крайне несимпатичную». Но не будем столь строги. Поступок этой «верной услужницы» надобно мерить нравственными мерками той эпохи, особенностями патерналистского менталитета, укладывающимися в традиционную формулу: «вручение себя государю». Воля Отца Отечества Петра, даже самая изуверская, не подвергалась сомнению, а тем паче душевным борениям, но лишь немедленному и беспрекословному исполнению. И показательно, что исполнив в точности столь чудовищное поручение, Крамер, как это признает и сам Гельбиг, «заслуживала только награды». Она и воспоследовала – Петр Великий за такое радение пожаловал ей остров Кренгольм и живописное имение Йола, что неподалеку от Нарвы, на берегу реки, где, по преданию, водились на диво жирные угри; при этом пилорамы вкупе с мукомольными мельницами Йолы приносили немалый доход.