Элла Сагинадзе - Реформатор после реформ - С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Этот сюжет широко известен: 29 января 1907 года в дымовые трубы его дома на Каменноостровском проспекте в Петербурге заложили бомбы (или, как тогда говорили, «адские машины»). Задуманное не осуществилось: часовой механизм бомб не сработал, так как они были помещены в слишком узкие ящики, что уменьшило размах молоточка будильника. Подробности произошедшего изложены в мемуарах сановника [300]. Организовал покушение вице-председатель «Союза Михаила Архангела» В.В. Казаринов совместно с другим черносотенцем, являвшимся также агентом охранного отделения, – А.Е. Казанцевым. Последнему удалось подговорить двоих рабочих «крайне левого направления», А.С. Степанова и В.Д. Федорова, – внушить им, что Витте должен быть убит по решению главы революционно-анархической партии как крайний ретроград, который подавил революцию в 1905–1906 годах. В центре моего внимания будет не само покушение и последующее судебное разбирательство, а реакция общества на данное событие. Важно рассмотреть основные версии случившегося и те разговоры, которые велись в связи с этим вокруг Витте.

Практически сразу по столице расползлись слухи, что покушение инсценировал сам отставной реформатор – чтобы привлечь к себе внимание. На следующий день после случившегося А. Столпаков с возмущением сообщал об этом событии в частном письме:

Как тебе нравится новая выдумка Витте? Устроить себе дурацкое покушение в собственном доме. Как оно ни глупо, но ты увидишь, что цель будет им достигнута и многие из членов Госуд[арственного] Совета заедут к нему с выражениями соболезнования, а специально выбранный для производства следствия прокурор найдет какие-нибудь нити, похожие на ту веревку, которую так предупредительно выпустили заговорщики на жизнь Витте в комнату. Митрополит Антоний, чего доброго, даже благодарственный молебен отслужит, а что будут по этому поводу печатать за границей, того и представить себе трудно [301].

Противники графа оценивали этот случай с едким сарказмом. Н. Ломан, сообщая известному правому публицисту Б.М. Юзефовичу в Киев о петербургских новостях, заявлял: «Что Вам писать? Конечно, о страшном покушении на драгоценную жизнь Сережи. Сколько я ни встречал людей, все в один голос, без запинки, были уверены, что Сережа сам устроил это трубное покушение. На этот раз он никого не надул; конечно, многие ездили расписываться и поздравлять» [302]. Действительно, на следующий день графа посетили многие высокопоставленные лица, поздравляя его с избавлением от угрожавшей ему опасности, о чем известили читателей сразу несколько газет [303]. Л.А. Тихомиров, отмечая необычайно широкую распространенность этой версии, замечал, что некоторые в Петербурге прозвали Витте «автобомбистом» [304]. Подобные слухи оказались столь устойчивыми в силу целого ряда причин.

В начале XX века для общества не было более болезненного и острого переживания, чем политический террор. Жертвами террористов становились министры и градоначальники, командиры воинских частей, начальники тюрем, жандармы, полицейские чины, приставы и другие представители власти. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Известный правовед, член кадетской партии профессор И.А. Малиновский в своем труде «Кровавая месть и смертные казни» (1909) провел обширный анализ политического террора в разных странах. Согласно приводимым Малиновским сведениям, только с октября 1905 года по 20 апреля 1906-го по политическим соображениям в России убиты 288 должностных лиц, 388 человек были ранены, 156 попыток покушения оказались неудачными. В 1907 году за две недели – с 16 января по 1 февраля – от рук террористов пострадали 67 должностных лиц [305].

М.Б. Могильнер изучила формирование мифа о «подпольном человеке» в русской литературе и публицистике – мифа, сыгравшего ключевую роль в культурном оформлении событий 1917 года и в судьбе России в XX веке. Исследовательница подчеркивает, что общество отнюдь не было пассивным наблюдателем террористических актов: оно выражало сочувствие, но не жертвам актов, а революционерам, оправдывая их [306]. Осуждавший насильственные методы борьбы Л.Н. Толстой считал убийства непопулярных министров «целесообразными» [307]. И даже некоторые представители правительственных кругов полагали, что иными способами реакционность власти не преодолеть. В «Воспоминаниях» одного из самых либеральных министров, Д.Н. Шипова, сказано, что убийство Плеве «принесло облегчение» [308]. Словом, в это время не было ничего более острого и болезненного – как не было, казалось, и более примитивного повода, чтобы напомнить о себе.