Олег Арин - О любви, семье и государстве [Философско-социологический очерк]

Обычно в связи с этим постулатом начинаются споры об эгоизме, дескать, это призыв к эгоистическому отношению к другим людям. Фромм же пытается доказать, что это не так. Наоборот, чем больше ты себя любишь, тем больше любишь других, а если ты любишь только других, а не любишь себя, тогда ты вообще не можешь любить. На самом деле здесь дело не в эгоизме, а в принципиальной постановке вопроса: можно ли себя любить?

В быту действительно можно услышать: вчера я себя ненавидела, сегодня я себя люблю. Но за этими словами стоят бытовые обстоятельства. Фромм же написал философское произведение. И с позиции философии обнаруживается ряд нестыковок. Во-первых, если исходить из врожденного инстинкта любви в человеке (именно это утверждает Фромм), то в принципе проблемы нет: человек и так изначально себя любит. К чему тогда эти призывы любить себя? И если такой призыв прозвучал, это значит, что Фромм опровергает свою собственную теорию об изначальной любви. Во-вторых, если любовь не изначальна, следовательно что-то должно побуждать меня любить себя. Половой инстинкт? Вроде бы не по адресу [41] Хотя уверен, найдутся психологи, которые «углубятся» в борьбу женских и мужских начал внутри человеческого организма, разрешение которой на выходе даст или любовь (победила женщина), или вражду (победил мужчина). . Большие общественные деяния? Вроде бы я их еще не совершил. Я не вижу внутренних причин, побуждающих меня на самолюбовь. Любовь, по главной посылке Фромма, есть акт «давания». Что же я могу себе дать? Ничего, кроме знаний, которые мне подсказывают, что любить-то мне пока себя не за что, поскольку любовь — это процесс, в том числе и в деле освоения «искусства любить». Но если вдруг я обнаружу в себе все качества, необходимые для «возлюби себя», я остановлюсь в развитии. Фромм пишет, что достижение «искусства любить» на практике требует дисциплины, терпения, размышления и т. д., которые достигает «зрелая личность». Но этот процесс бесконечный, поэтому я априори не могу ни с самого начала, ни потом возлюбить себя прежде, чем начну любить ближнего.

Далее Фромм утверждает: «В любви имеет место парадокс: два существа становятся одним и остаются при этом двумя» (p.19). И в этом он прав. Но как же этот парадокс разрешается в одной личности? «Я» поначалу должно раздвоиться, а затем в любви соединиться. Возможно, в клинической практике самого Фромма таких случаев происходило много, но в миру? Если и происходит, то таких отправляют в психбольницы. На философском языке эта идея им выражена так: «мое собственное "я" должно быть таким же объектом моей любви, как и другой человек». То есть «я»- субъект должно превратиться в «я»- объект. Субъект равен предикату, а это, если вспомним Гегеля, пустое тождество; они равны, т. е. остались в прежнем состоянии. Если же субъект есть предикат (переход единичного во всеобщее), тогда через предикат субъект становится частью всеобщего, но не самого себя, единичного. Следовательно, субъект остается в прежнем состоянии. В итоге идея «возлюбить себя» в принципе не достижима даже на уровне философской абстракции. Это значит, что она не отражает суть явлений, на практике превращаясь в пустой призыв, не имеющий реальных последствий.

Любопытно, что Фромм в более поздней работе пишет: «Но дело в том, что такой вещи, как "любовь", не существует. "Любовь" — это абстракция; может быть, это какое-то неземное существо или богиня, хотя никому еще не удавалось увидеть эту богиню воочию. В действительности же существует лишь акт любви. Любовь — это форма продуктивной деятельности» [42] Фромм. Иметь или быть, с. 53. . И далее он расписывает уже знакомые нам формы этой деятельности. Любовь — действительно абстракция, но проблема в том, что это еще не понятие, поскольку до сих пор не было понято, какую реальность эта абстракция отображает. «Форма продуктивной деятельности» — это не определение, т. к. она применима почти к любому классу абстракций.

Фромм, конечно, не философ. Он не смог научно обосновать свою концепцию любви. Своей популярностью, скорее всего, он был обязан критике западного общества, в том числе и с помощью «любви». Он неустанно подчеркивал, что все упомянутые им формы любви — крайне редкое явление для капиталистического общества, а их место «занято неким количеством разных форм псевдолюбви, которые на деле являются многочисленными формами разложения любви». Он также прав, когда пишет, что в современном западном обществе осуществляется «социально моделированная патология любви», которая в еще большей степени усилилась после написания работ Фромма. В другом месте он категорически утверждает: «Принцип, лежащий в основе капиталистического общества, и принцип любви — несовместимы». Хотя он все-таки признает, что среди «фермеров, рабочих, учителей и многих других профессий» любовь может происходить, но в целом это маргинальное явление. И как завершающий аккорд: «Если…любовь это единственный здравый и удовлетворительный ответ на проблему человеческого существования, то любое общество, которое исключает развитие любви, должно в конце концов погибнуть от того, что оно противоречит основным потребностям человеческой природы» (p.123). Он все-таки надеялся, что через «любовную» терапию, с помощью веры в любовь можно исправить капитализм, тем более, что он — «постоянно изменяющаяся структура».