Константин Кеворкян - Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Некоторые солдаты сознательно стремились подцепить венериче­скую болезнь, надеясь оттянуть момент возвращения на фронт, о чем они откровенно пишут в своих мемуарах: «Ты хочешь сказать, поскольку он ( триппер ) настолько безобиден, то есть смысл подцепить его намеренно?

— Ну, конечно, ты просто лопух, если не знаешь этого! Что ты мне дашь, если я тебя сведу с местной шлюхой, которая абсолютно надежна? Все, что ей нужно — это несколько сигарет, и дело в шляпе. Лучше всего подцепить болезнь как раз перед тем, как тебя собираются выписывать» (51).

В офицерских публичных домах имели право работать только истинные немки, выросшие в исконных германских землях Баварии, Саксонии или Силезии, ростом не менее 175 см, обязательно светловолосые, с голубыми или светло-серыми глазами и хорошими манерами. В борделях должны иметься ванные с горячей и холодной водой и обязательный санузел. Со временем в публичных домах стали работать и местные украинские и русские девушки. Как правило, их туда приводил голод. Денег девушки обычно не брали. Буханка хлеба — плата гораздо более щедрая, чем быстро обесценивавшиеся рубли. Иногда дефицит женщин восполняли жительницы Прибалтики.

Во Франции, Скандинавии, Бельгии и Голландии цена похода в публичный дом составляла от 2 до 5 марок. Чтобы получить в конце месяца зарплату, солдатская проститутка обязана была обслужить в месяц не менее 600 клиентов (из расчета, что каждый солдат имеет право расслабиться с девочкой пять-шесть раз в месяц). В некоторых ресторанах и столовых, где обедали немецкие солдаты, также имелись «комнаты свиданий». Официантки, посудомойки, помимо основной работы на кухне и в зале, дополнительно оказывали сексуальные услуги.

Завоеватели не ощущали дискомфорта в сексуальной эксплуатации покоренных стран — живой товар, как и все прочее, служил на удовлетворения потреб победителей. Известный советский писатель Евгений Петров писал в своем военном очерке «Военная карьера Альфонса Шолля»: «Военная карьера этого молодого человека началась два года назад. Ему посчастливилось — он попал в Краков, в караульную часть, и целый год занимался тем, что стоял на часах у солдатского публичного дома: «Разве это хорошо — сказал я, — что немцы на завоеванной земле сгоняют женщин в солдатские публичные дома?» — «Солдатский публичный дом — это как воинская часть. Меня поставили — и я стоял» (52). Эту армию нельзя перевоспитать, но только уничтожить — таково было мнение подавляющего числа советских солдат и офицеров.

Аналогичные настроения по отношению к своему заклятому врагу главенствовали и у нацистской верхушки. В речи перед группой войск «Север» 13 июля 1944 года Гиммлер заявил: «Против нас стоит восьмидесятимиллионный народ — смесь рас, имена которых невозможно выговорить и внешность которых такова, что их надо убивать без всякого милосердия и пощады. Это звери: с ними нельзя обращаться как с порядочными солдатами» (53).

Но заклинания — ненадежное оружие против пушек. Под влиянием бесчисленных поражений рядовые вермахта начали меняться. «Инструктор 7 отдела ПУ майор Шемякин, в прошлом профессор психологии МГУ, говорил, что первый его немец молчал, пока он, профессор, не дал ему в ухо. «Немец тогда становится человеком, — говорил Шемякин, — когда почувствует себя рабом». Он проводил любопытную дифференциацию: а) немец 1941—1942 годов — полное молчание в плену, горделивый, высокомерный, говорит только после оплеухи; б) немец 1943 года, периода Сталинграда: «Ефрейтор, построить мне пленных! Как вы построили, е... вашу мать, подравнять!» И тот не только выравнивает, но у левофлангового становится на корточки, высматривает линию и рукой подравнивает выпятившихся; в) немец 1943—1944 годов — полное безразличие, апатия» (54). Обращаю ваше внимание, что это наблюдения профессора психологии. И другое свидетельство: «Видел много пленных немцев. Так они, папа, не знают, что наши наступают на юге, и успехи хорошие. Офицерье им не говорят, боятся» (55). Действительно, подавляющее большинство событий в стране и за ее пределами не доходило до сведения военнослужащих вермахта, опутанных жесткой военной цензурой. Однако антифашистский «Правдивый рассказ о казни Х. и С. Шолль», повествующий о студенческом сопротивлении в Германии, уже попал на разные фронты, а солдаты все чаще просят, чтобы им присылали текст песни «Лили Марлен», запрещенной за пораженчество. Армия разделилась на уставшее от бойни молчаливое большинство и яростных национал-социалистических фанатиков.