Иван Мошляк - Вспомним мы пехоту...

Половину ночи Юдкевич, Белянкин, я, мой заместитель майор Бисярин и командующий артиллерией бригады майор Дорошенко просидели над картой за составлением и уточнением оперативного плана наступления и составлением приказа. Потом Белянкин ушел в подразделения, а мы, вызвав комбатов и командиров-артиллеристов, перед каждым поставили задачу, договорились о взаимодействии.

Наконец работа была закончена. Необходимые распоряжения отданы, все, кажется, учтено. Впрочем, по опыту боев на Хасане я знал: все учесть невозможно. Как бы ни были логичны и хитроумны твои планы, противник противопоставит им свои, которые ты не всегда можешь предусмотреть. В конце концов исход боя решают стойкость бойцов, их мужество, воинское мастерство, воля к победе. А штабные планы лишь помогают им проявить эти качества в наиболее выгодных условиях.

На улице давно рассвело. Мы позавтракали, и Юдкевич с Дорошенко перешли в соседний блиндаж, служивший командным пунктом. До начала артподготовки оставался час, можно бы и соснуть, тем более что бодрствовал я уже почти двое суток. Но сон не шел.

Как-то сложится этот бой, мой первый серьезный бой в этой войне? Кого из товарищей не досчитаюсь к исходу его? И останусь ли жив сам? Впрочем, мысли о смерти были мимолетными. Гораздо больше волновал исход предстоящего боя, который я в разных вариантах, давая различные вводные, проигрывал мысленно десятки раз.

Было около семи часов утра, когда я вышел из штабного блиндажа. Ярко светило солнце. Километрах в двух от нас, задернутые легким туманцем, просматривались вражеские позиции. Ближе, уходя далеко вправо и влево едва заметными полосками, угадывались наши траншеи. С тыла подходы к ним прорезали балки. Это было удобно — не понадобилось рыть ходы сообщения. Справа виднелась небольшая высота, слева маячили чудом уцелевшие избы деревушки Изюм.

Едва я успел все это окинуть взглядом, как где-то позади неподалеку тишину разорвал артиллерийский залп, тотчас его сдублировал другой, третий, и вот уже воздух ощутимо сотрясается от грохота… Передний край врага теперь обозначен сплошной черной стеной вздыбленной земли, в основании которой одна за другой возникают мгновенные оранжевые вспышки.

Целый час наша артиллерия била по первой полосе немецкой обороны, затем перенесла огонь в глубину. В восемь часов утра батальоны бригады поднялись в атаку. Тысячи людей — насколько хватало глаз, — рассыпавшись по слегка всхолмленной равнине, устремились на позиции противника. Впереди двигались десятка два танков. В рядах атакующих шли и артиллеристы с легкими сорокапятимиллиметровыми пушками. Они подавляли уцелевшие огневые точки врага.

Я спустился в блиндаж. Теперь моя задача — помогать командиру бригады руководить боем. Куда потребуется, вовремя подбросить боеприпасы, накрыть нужный участок огнем артиллерии, помочь подкреплениями из резерва.

Не прошло и пяти минут, как гитлеровцы пришли в себя после артиллерийского обстрела и открыли по атакующим огонь из пулеметов и минометов.

Я зашел на НП командира бригады и сразу услышал раскаты командирского голоса:

— Какой только дурак назвал вас богами войны?! Палите в белый свет как в копеечку!

Юдкевич говорил, прильнув к стереотрубе. Рядом стоял Дорошенко, на его лице рдели красные пятна. Слова комбрига относились, конечно, к нему. В блиндаже находились телефонисты, которые все слышали, и я понимал, какие чувства обуревали командующего артиллерией.

— Немедленно подавить огонь противника перед вторым батальоном! — обернувшись, крикнул комбриг.

— Товарищ полковник, прошу на меня не кричать, — негромко, но твердо проговорил Дорошенко.

— Что?! Выполняйте приказание!

Дорошенко подошел к телефонисту, велел вызвать «Тайфун». Через несколько минут опять забухали наши пушки.

— Что у Фельдмана? — спросил я.

— Продвигается, — не отрываясь от стереотрубы, ответил комбриг. — Онищенко и Ануфриев тоже. А Бардин застрял, головы, видите ли, не дают ему поднять…

Юдкевич на миг обернулся ко мне, и я увидел воспаленные глаза на красном от возбуждения лице.

«Да-а, плохо, что командир создает вокруг себя такую нервозную атмосферу», — подумал я.

Только я возвратился в штаб, как из батальона Онищенко позвонил Белянкин.

— Привет, Никоныч! Я в третьем. Выбили фашистов из первой траншеи, заняли опорный пункт.

— Прорветесь к Болхову?

— Стараемся, но… — Он замолчал.

— Что «но»?