Иван Мошляк - Вспомним мы пехоту...

Вернулся к своим, поднял батальон в новую контратаку. Она удалась: еще на несколько десятков метров вниз по склону оттеснили врага. Уже под конец атаки рванула неподалеку японская граната. Покачнулся я от сильного толчка в левое плечо, но на ногах устоял. Сделал несколько шагов — ноги стали будто ватные, колени сгибаются сами собой. Сел на камень, пощупал грудь — мокро. Левая рука не действует. Подошли бойцы, разорвали на мне гимнастерку, сделали перевязку. Тут и санитары подоспели, пытались отнести меня на перевязочный пункт. Но я сказал, что сам доберусь туда, вот только немного отдохну. На самом же деле я не хотел уходить из батальона. Это мое решение было вызвано не лихачеством, а суровой необходимостью: в строю почти не осталось командиров, уйди я, командовать батальоном пришлось бы, пожалуй, сержанту.

Вскоре на позицию прибыл майор Соленов. Увидев, в каком я положении, тотчас позвал санитаров и приказал им отправить меня в госпиталь. На мои возражения ответил:

— Я сам здесь распоряжусь.

Днем я был уже в тыловом лазарете. Рана на голове оказалась пустяковой — содрало кожу. А на груди — хуже. Осколок гранаты пробил легкое, повредил нерв руки и засел глубоко под ребрами.

Привезли меня в палату после операции, положили на кровать. Вдруг вижу, открылась дверь и на пороге появился майор Соленов с забинтованным плечом.

— Товарищ майор!

— А, Никонович, здравствуй! — Широко улыбаясь, подошел он ко мне, присел на стул.

— И вас, товарищ майор, ранило? Как там дела? Как ребята? — засыпал я вопросами командира полка.

Он рассказал, что, после того как меня унесли, японцы возобновили атаки, кое-где даже вклинились в нашу оборону, но контратаками удалось их отбросить. А ранило майора через несколько часов после меня. Повел батальон в атаку, поднял руку, крикнул: «Вперед!» Тут пуля и угодила ему в плечо, прошла под лопаткой навылет. Как и у меня, у Соленова оказался поврежденным нерв.

— Ну ничего, парторг, все заживет. Вдвоем и лечиться сподручней, — улыбнулся майор.

Через три дня мы узнали, что бои в районе озера Хасан закончились перемирием.

— Кое-чему научил нас японец, — сказал Соленов, когда я прочитал ему в газете о заключении перемирия. — Но мы его, пожалуй, большему научили, а? Как думаешь, Никонович?

— Так точно, Павел Григорьевич. Мы ему дали хороший урок. Теперь неповадно будет соваться на нашу землю.

— Вот-вот, в этом и состоит смысл всех наших жертв и усилий, — заключил майор.

Да, значение нашей победы у озера Хасан трудно переоценить. Японские войска были наголову разгромлены и отброшены за пределы советской земли. Эта победа вдохновила китайских патриотов на борьбу с японскими оккупантами и явилась тем фактором, который сдерживал Японию от развязывания войны на Дальнем Востоке.

Месяц мы лечились в госпитале в Ворошилове (ныне Уссурийск). Потом нас отправили в Москву, положили долечиваться в Институт экспериментальной медицины, в клинику профессора Кроля. Профессор был мастер своего дела. И мне, и Соленову он срастил нерв и сказал, что мы сможем продолжить службу в армии. Радости нашей не было границ. Ведь в иные моменты нам казалось, что останемся инвалидами.

Запомнилось мне утро 25 октября. Сижу я в палате у стола, читаю книгу. Входит мой лечащий врач. В руке газета. Смотрит на меня и загадочно улыбается. Я ничего не понимаю — веселостью характера мой лечащий врач не отличался. Подошел, протянул руку:

— Поздравляю, Иван Никонович.

Я встал, пожал ему руку, а сам в толк не возьму, о чем он.

— Спасибо. Только с чем вы меня поздравляете?

— С присвоением звания Героя Советского Союза.

Тут уж я совсем растерялся: шутит, что ли?

Врач развернул газету «Правда», показал место на первой странице:

— Читайте.

Читаю: «Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении участников боев у озера Хасан… Присвоить звание Героя Советского Союза…» Дальше шли двадцать шесть фамилий. Среди них попадались и знакомьте. А одна особенно знакомая: Мошляк Иван Никонович…

Я поднял глаза на врача, а у самого от волнения губы дрожат: поверить никак не могу. Еще раз прочитал фамилию, имя, отчество, подумалось: «Может, ошибка?..» Нет, все правильно. Буквы начали расплываться, строчки слились в черные прерывистые полосы. Врач как-то смущенно отвел глаза, пробормотал:

— Ну-ну… вы уж тут… — и вышел.

А я остался один на один с обрушившимся на меня счастьем. Сел на стул, уставился в окно, а что за ним — не вижу. Сердце стучит — вот-вот выпрыгнет из груди.