Армин Молер - Консервативная революция в германии 1918-1932

Желание сделать выводы из крушения западных ценностей можно было бы назвать экзистенциализмом. Но это довольно широкое понятие. То, как здесь описывается «фашизм», является своеобразной попыткой выбраться из краха общих мест и систем и вернуться к вопросам существования. Прежде всего, здесь не следует упускать из виду своеобразное взаимодействие разрушения и анархии, с одной стороны, и формы и стиля — с другой. В упомянутой книге Юнгер все время по-новому описывает эту полярность: «Мы возлагаем наши надежды на молодых, которые страдают от жара потому, что в их душах — зелёный гной отвращения. Мы видим, что носители этих душ, как больные, плетутся вдоль рядов кормушек. Мы возлагаем свои надежды на бунт против господства уюта, для чего требуется оружие разрушения, направленное против мира форм, чтобы жизненное пространство для новой иерархии было выметено подчистую » (В предложениях такого рода нет смысла придираться к отдельным словам, так как слово здесь не имеет того устойчивого значения, как при системном мышлении; Бенн, например, никогда бы не сказал об оружии разрушения, направленном против мира форм; однако Юнгер, говоря о бунте и новой иерархии, пересекается с Бенном).

Эрнст Юнгер ушел добровольцем на Первую мировую, и феномен, который мы здесь пытаемся описать,

немыслим без тех молодых людей, которые по всей Европе тогда добровольно взялись за оружие, оставив школьные парты, сдав в спешке экзамены и скрыв свой истинный возраст. Если беспристрастно взглянуть на свидетельства того похода, едва ли можно натолкнуться на испытываемую к врагу ненависть. Она была заметна в тылу. За выдвинутой на передний план необходимостью защиты Отечества ощущается и нечто более существенное: тоска по другой, неограниченной форме жизни. Конечно, она вскоре заглушается монотонностью окопной войны, вездесущей смертью. Но те, кто выжили, принесли с собой в оставшийся либеральным мир напряжение юности и смерти и уже не смогли этого забыть.

И в связи с этим у Эрнста Юнгера можно встретить запечатлевающиеся в памяти формулировки. Данную тему он четко высветил в конце первой редакции «Авантюрного сердца». С одной стороны, он заклинает «пылкие мечты, которые являются привилегией юности, гордую таинственную дичь, что перед восходом солнца выходит на просеки души ». И он продолжает: «К самым опасным сомнениям человека в стадии становления, особенно в то время, когда подлость скрывается под маской высокой гуманности, относятся сомнения в реальности грез, в существовании той области, где действуют ценности более смелой жизни ...». С другой стороны, « безвестные и без вести пропавшие напоминают » ему «о тайном братстве, о более высоком круге жизни, который сохраняется благодаря духовному хлебу жертвы ». И Юнгер говорит о «воздухе огня, что необходим душе для дыхания... В часы, когда шевелятся внутренние крылья юности, пока её взгляд скользит по крышам домов лавочников, юность должна смутно осознавать, что где-то в дальней дали, на границе неизведанного, на ничьей земле, охраняется каждый сторожевой пост».

Текст, подобный этому, сегодня, почти полвека спустя, кажется чуждым не только из-за выбранных образов. Кое-кого он может и шокировать. Мы процитировали его, как и речь Бенна на банкете в честь Маринетти, потому что это облегчает восприятие политических лозунгов того времени... Хотелось бы остановиться на двух ошибках, которые то и дело наблюдаются при толковании ранних политических трудов Эрнста Юнгера. Говорят, во-первых, о том, что это рассуждения одиночки высокого полета, что он пишет только для себя и нескольких других. Конечно, тогда мало кто мог так формулировать свои мысли. Нечто подобное можно встретить разве что у ла Рошеля, Рене Квинтона, немного цветистее — у Габриеля д’Аннунцио и некоторых других. Но эти авторы формулируют то, что инстинктивно чувствуют многие. Это касается и скрытого напряжения юности, и смерти во всех упомянутых текстах. Например, во время гражданской войны в Испании 1936-39 гг., которая одновременно стала апогеем европейского фашизма (в нашем понимании), на одной из противоборствующих сторон был слышен клич: «Да здравствует смерть!». По своей парадоксальности это, сведенное к формуле, одно и то же.

После подобных текстов обычно принято упоминать об Освенциме. Это и есть вторая ошибка в понимании Юнгера. После 1945 г. он испытал это на собственной шкуре. Однако смерть, которую подразумевает фашист, — это, прежде всего, его смерть, а также смерть достойного в его глазах противника. Кроме того, это еще и смерть как судьба, что обрушивается на каждого, и ее надо перенести. Это еще и кое-что другое. Очевидно, что здесь не имеется в виду уничтожение на промышленной основе беззащитных людских масс, отобранных по абстрактным принципам. Такое предполагает веру в исключительное обладание истиной. И для этого необходима абстрактная идея общественного порядка, на основании которого по общим признакам люди делятся на хороших (подлежащих сохранению) и плохих (подлежащих уничтожению). Для этого также необходимо осознание особой миссии, что наделяет ее носителей судебной функцией, то есть функцией мщения и очищения.