Александр Бальхаус - Любовь и секс в Средние века

Не туманы острова Авалон, а туманы полузнания лежат над Средневековьем, скрывая, насколько оно чуждо нам сегодня, насколько мы не ведаем, что делать с его невероятными противоречиями, с его безусловным стремлением к спасению души, а также с его суеверием, этой «верой без всяких суе», этой старой как мир, темной стороной религии.

Несмотря на все это — а может, как раз благодаря этому, — сегодня вновь наблюдается романтическое обращение к той эпохе. Современного человека к Средневековью влечет не только тоска по возвышенным чувствам и храбрым героям — переживает ренессанс и вера в демонов и духов, магия, мечта о спасении души и страх преисподней. Людей современного раздвоенного мира влечет опыт, включавший в себя и теневую сторону человеческого существования.

Йоганн Вольфганг фон Гёте называл суеверие поэзией жизни, и этот аспект имеет неоценимое значение для исследования менталитета Средневековья, поскольку в нем проявляются подлинная ментальная диспозиция средневекового человека, его неистовая готовность к вере и пресловутое озорство, его раздвоенность и размах, не знающие повторения в истории.

Как же на самом деле живут люди в Средние века? И прежде всего — как они любят, если у них вообще есть любовь в современном ее понимании? Осознания индивидуальности еще не состоялось; мало у кого есть зеркало, и в портретной живописи главное вовсе не в том, чтобы набросать изображение, соответствующее действительности. Временами кажется, что тогдашняя жизнь очень трудна, пронизана чувством вины, отмечена тоской и жаждой искупления, опутана паутиной страхов и суевериями. Каковы же они в действительности, эта жизнь и эта любовь, — в неведомой стране, затерявшейся где-то между небесами и преисподней?

Может, средневековый человек действительно ближе к жизни, как писал сто лет назад историк Якоб Буркхардт: «Наша жизнь — коммерческое дело, а тогдашняя — бытие». В любом случае было бы досадно ретушировать картину той эпохи, а то и вовсе покрывать ее позолотой, ибо для идеализации жизни в Средние века существует очень мало оснований.

Правда, по-прежнему достойна восхищения невероятная сила, проявлявшаяся во всех формах. По крайней мере люди сопротивлялись всем катастрофам, войнам, болезням. Культура Античности, царства фараонов, классическая Греция — все они, в конце концов, погибли, а вот средневековая Европа до сих пор волнует и тревожит нас.

Цивилизаторская сила придает Средневековью почти непобедимую энергию, — сила, которая приводит в движение христианство в той же мере, в какой использует его. Христианское представление о «достоинстве» и о неповторимости индивидуума перед Богом подорвало язычество по меньшей мере идейно — и обуздало его.

Цена за это, правда, бесконечно высока: осуждение всего природного и свойственного живым существам, укрощение эроса, моральная дискредитация любви. «Человек сотворен из семени, вызывающего омерзение, — вдалбливает в голову своим согражданам в 1200 году папа Иннокентий III, — он зачат в похоти, в жаре сладострастия».

В Средние века невозможно было бы написать любовную историю, которую не восприняли бы как происки сатаны. Эротические чувства и сексуальное влечение стонут от удушающей хватки. Средневековье — пространство как для необузданных страстей, находящих выражение в грубом сексе и естественном их утолении, так и для беспощадной, исполненной ненависти борьбы против всех потребностей живого человека. Средневековая теология объявляет тело вместилищем греха, и это вместилище полагается «истязать» и «закабалять» до полного изгнания из него нечистой силы.

Истязать, пока не изгонишь бесов. «Смерть стоит на пороге похоти», — говорит Бенедикт Нурсийский, основатель ордена, названного его именем. Следствием было очищение, которое сегодня может вызывать у нас лишь улыбку, а тогда исполнялось столь же ревностно, сколь и непрерывно. Очищение и преодоление — вот проявления аскезы, которая не знала удержу.

То обстоятельство, что из осознания своей телесности и подавления этого чувства может возникнуть подобие сентиментальности, а то и любви, граничит с чудом. Предпосылка для этого — постепенная, осторожная «переоценка» женщины, которая перед этим считалась воплощением грехопадения, то есть была не выше, чем «грязь», «потаскуха», «порченое яблоко» и постоянно «открытые врата ада». Правда, перемена взглядов долгое время оставалась уделом ограниченного круга.