Яков Жигалин - Партизанские отряды занимали города

Началась моя военная служба.

В конце августа наш полк походным порядком перешел в Читу для доформирования и вооружения, а в декабре 1914 года в одно ясное морозное утро полк разместили в отепленных товарных вагонах и направили на запад. На станции Поворино наш эшелон повернул на юг. Мы поняли, что нас везут на Кавказский фронт.

Эшелон прибыл в Тифлис 6 января 1915 года. Мы, сибиряки, удивлялись: стоял ясный теплый день. Толпы нарядных тифлисцев заполняли улицы. Ради праздника крещения нас пустили в город. Население Тифлиса относилось к нам приветливо.

Затем полк проследовал через Закавказский хребет и Армению и в районе Адрианополя перешел турецкую границу. Началась трудная походная жизнь. Перевалив через Чингильский перевал, мы вступили в предгорья Арарата.

Мы дошли до города Ван на берегу большого одноименного озера.

В городе остались только армяне, составлявшие половину всего населения. Они встретили нас очень тепло, как избавителей от турецкого засилья. Зазывали в гости. В честь русских устраивали вечера. Но недолго нам пришлось пользоваться гостеприимством ванских армян. Вскоре наша бригада получила приказ обойти озеро Ван с южной стороны и ударить во фланг турецких войск. Тяжелое воспоминание осталось у меня от этого рейда. Высокие скалистые горы, глубокие ущелья, полное бездорожье, отсутствие фуража, провианта. Мы совсем оторвались от наших баз снабжения. Питались трофейными баранами. Без хлеба и соли мясо опротивело всем. Многие болели дизентерией.

Узнав о нашем рейде, турецкое командование начало стягивать к западу от озера Ван значительные силы, и когда наша бригада обогнула озеро, то попала в тяжелое положение. Люди и лошади были истощены, нам пришлось думать уже не о наступлении, а об отходе. Бригада с боями прорвалась и отошла на восток.

Узнав о нашем отступлении, армянское население Вана, боясь резни при возвращении турок, оставило город и двинулось на север, к русской границе. Я до сих пор не могу без содрогания вспоминать этот «поход». Десятки тысяч людей на арбах, а большинство пешком устремились по узким грязным дорогам, загромождая путь нашей бригаде. Стоял шум от плача детей, крика женщин, от скрипа арб. Нужно было пройти более сотни верст. Люди от истощения и усталости падали и умирали. Казаки подбирали маленьких детей и везли на седлах.

Нашу бригаду на этом участке сменила другая часть, а мы были направлены в Персию (Иран) и с месяц стояли в резерве в городе Маку. Потом наш полк перевели в город Тавриз. В это время меня взяли в канцелярию полка. Однажды помощник командира полка вызвал меня к себе и предложил, как учителю, давать уроки русского языка сыну одного перса, купца, поставлявшего для полка фураж. Мой ученик, мальчик 12–14 лет, знал разговорный русский язык и стал хорошо воспринимать русскую грамоту.

В декабре 1916 года меня и несколько других бывших учителей командировали в Оренбургское военное училище. Но мы опоздали к очередному набору, и нас из Оренбурга направили в Иркутск. И вот мы после жаркой Персии опять попали в суровую стужу. Но нам не привыкать к морозам. 1 февраля 1917 года нас зачислили юнкерами Иркутского военного училища. Началась военная муштра. Странно было видеть, как солидные люди в возрасте 30–40 лет маршировали по площади и по иркутским улицам с залихватскими солдатскими песнями или пытались десятки раз проделать разные гимнастические упражнения на снарядах.

Нас держали в строгом казарменном режиме и только по воскресеньям пускали в город. Вскоре из города стали проникать к нам разные слухи о царице, о Распутине и т. д. Конечно, передавались они с большой осторожностью. Еще казалось, что старые, веками сложившиеся порядки крепки и царский трон незыблем. Однако в гуще солдатской массы все чаще рождался вопрос: а зачем война? Если вначале ее у солдат и казаков наблюдался некоторый национально-патриотический подъем, то к 1917 году он выветрился. Скитаясь по диким горам Турции и Курдистана, наши казаки не могли понять, зачем и кому нужна война.

Мы, бывшие учителя, жили с казачьей массой одной жизнью, думали одними мыслями. Мы не были марксистами, но имели представление о революционных идеях.

В конце февраля 1917 года в военном училище создалась какая-то напряженная обстановка. В воскресенье не пустили в город. Офицеры вели себя как-то особенно: были молчаливы и не так строго придирались к нам. Однажды после вечерней поверки всех юнкеров неожиданно вызвали и построили в большом зале. Сказали, что сейчас приедет начальник училища, полковник Гловацкий. Стояли больше часа, недоумевали: в чем дело? Наконец раздалась команда: «Смирно!» Появился начальник. Он был очень взволнован и хриплым, прерывающимся голосом обратился к нам: