Наталья Пушкарева - Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

Художественная литература (включая автобиографическую) создаст определенную дистанцию между автором и событием; это разница между свидетелем и жертвой. Чувство беспомощности (невозможность защитить себя) и унижения трудно передать словами, будь то устный рассказ или запись произошедшего.

Юлия Данзас пишет о насилии над женщинами в Соловецком лагере: «Мужчины <...> кружили вокруг женщин как стая голодных волков. Пример подавало лагерное начальство, которое пользовалось правами феодальных властителей над жснщинами-вассалами. Участь молодых девушек и монашек наводила на мысль о временах римских цезарей, когда одной из пыток было помещение христианских девушек в дома порока и разврата». [509]У Данзас, теолога и философа, возникает историческая параллель с первыми веками христианства, но эта же ассоциация отдаляет реальность и делает события более абстрактными.

О невозможности рассказать о пережитом писали многие. Достаточно вспомнить строки Ольги Берггольц:

А я бы над костром горящим сумела руку продержать,

Когда б о правде настоящей хоть так позволили писать.

Невозможность рассказать — это не только невозможность опубликовать или рассказать правду о тюремно-лагерных годах в советскую эпоху. Недосказанность и невозможность рассказать — это еще и само- цензура, и желание переосмыслить ужас происходившего, поставив его в другой, более широкий контекст. Именно так описывает свое пребывание в Соловецком лагере Ольга Викторовна Яфа-Синакевич. Свои воспоминания о Соловецком лагере она назвала «Авгуровы острова». [510]В них тема насилия осмысливается ею философски, как одна из сторон не жизни или быта, а бытия: «Смотрите, сказала мне случайно подошедшая к окну девица, так же как и я готовившая себе какую-то еду. Смотрите, этот рыжий жид — зав. карцером вчера получил деньги из дома и объявил девчонкам, что будет платить им по рублю за поцелуй. Смотрите, что они теперь с ним делают! Золотисто-розовым вечерним сиянием озарены были лесные дали и зеркальная гладь залива, а внизу, посреди зеленой лужайки, в центре тесного хоровода девиц, стоял, растопырив руки, зав. карцером и, приседая на своих рахитичных ногах, поочередно ловил и целовал их, а они, откинув головы и крепко держась за руки, с диким хохотом бешено кружились вокруг него, вскидывая босые ноги и ловко увертываясь от его рук. В коротких одеждах едва прикрывавших их тела, с растрепанными волосами, они больше походили на каких-то мифологических существ, чем на современных девушек. “Пьяный сатир с нимфами,” — подумала я... Этот мифологический сатир со связкой ключей на поясе начальствует над лагерным карцером, устроенном в древней келии преподобного Елизара, служащей главным образом для протрезвления пьяных воров и проституток, а нимфы принудительно согнаны сюда с Лиговки, Сухаревки, из Чубаровых переулков современных русских городов. И однако сейчас они неотделимы от этого идиллически мирно первобытного пейзажа, от этой дикой и величественной природы». [511]Яфа-Синакевич, как и Данзас, обращается к сравнениям с античными временами и самим названием — «Авгуровы острова» — подчеркивает и недосказанность, и иронию, и невозможность открыть правду. Не отголоски ли это диссонанса в разговоре двух героинь: «Теперь понимаешь?» — «Теперь понимаешь!»?

Любовь Бершадская (р. 1916), работавшая переводчицей и преподавателем русского языка в американской военной миссии в Москве, была арестована в марте 1946 г. и осуждена на три года исправительно- трудовых лагерей. Повторно была арестована в 1949 г. по тому же делу и приговорена к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. Второй срок отбывала в Казахстане, в Кснгирс, затем в Кургане и в Потьме.

Бершадская была участницей знаменитого кснгирского восстания заключенных в 1954 г. Она пишет о разрушении стены между женским и мужским лагерем в Кенгирс перед началом восстания. «В поддень женщины увидели, что через забор прыгают мужчины. Кто с веревками, кто с лестницей, кто на своих ногах, но беспрерывным потоком...» [512]Все последствия появления мужчин в женском лагере оставлены па домыслы читателя.

Тамара Петксвич была свидетелем группового изнасилования в бараке: «Сдернув одну, другую <...> пятую сопротивлявшихся киргизок <...> озверевшие, вошедшие в раж уголовники начали их раздевать, бросать на под и насиловать. Образовалась свалка <...> Женские крики глушили ржание, нечеловеческое сопение...» [513]Пятеро политических заключенных спасли Петксвич и ее подругу.