Кирилл Соловьев - Самодержавие и конституция

Дума постепенно обретала силу, преодолевая юридические препятствия, созданные властями еще весной 1906 года. Основные государственные законы от 23 апреля 1906 года давали России законодательное представительство – Думу и Государственный совет. Следовательно, монархия становилась конституционной, а не абсолютной, как прежде. И все же полномочия депутатов были довольно куцыми, что, казалось бы, делало конституционный эксперимент в стране куда более управляемым. Практика показала, что это не так. Первые две Думы яростно боролись за расширение своих полномочий. Третья кропотливо работала и в итоге их расширила. Например, депутаты с увлечением занялись военными делами и внешней политикой, хотя эти вопросы были в ведении исключительно царя. Характерно, что в заслугу Третьей Думы Н. А. Хомяков ставил более рациональное распределение войск в пределах империи и совершенствование военного хозяйства России. Дума (и реформированный Государственный совет) постепенно пускала корни в политическую систему страны. В ней были заинтересованы не только сами депутаты, политические партии, различные общественные корпорации, региональные элиты, но даже министры и чиновники среднего звена, которые с помощью депутатов отстаивали свои ведомственные интересы в противостоянии с коллегами-оппонентами. Наконец, самому правительству было выгодно существование Думы. Именно благодаря законодательному собранию у Совета министров была хотя бы «тень» власти. Без представительных учреждений правительственный кабинет становился собранием царских приказчиков, как это было до 1905 года с Комитетом министров.

Депутаты учились законотворчеству, а министры учились сотрудничать с ними. Ни у тех ни у других не было опыта. Это создавало множество проблем при принятии решений. Но и при таких обстоятельствах Думе удалось принести практическую пользу стране: был упорядочен государственный бюджет, существенно увеличены расходы на образование, учитывались социальные аспекты военных преобразований при утверждении соответствующих законов и т. д. Важнее, конечно, другое: за последнее десятилетие существования империи всем министрам пришлось задуматься о перспективах деятельности своего ведомства, предложить программу его развития. Иными словами, при всей неподготовленности, недисциплинированности, а подчас и просто лени депутатского корпуса, сам факт его существования способствовал рационализации работы государственного аппарата.

Все это время, с 1906 по 1917 год, политическая система Российской империи находилась в состоянии «сборки». Она постоянно менялась. Новые порядки наслаивались на старые. В самой системе накапливались противоречия. Следствием этого были бесконечные кризисы, сопровождавшие всю историю думской России: 1906, 1907, 1909, 1911, 1912, 1914, 1915–1917 годов. Редкий год обходился без них. Но в этом не было ничего фатального. Кризис – это болезнь системы, а болезнь – признак жизни. Преодолевая ее, любой организм становится сильнее.

Проблема была в другом. Негативные тенденции, наметившиеся после 1911 года, явно свидетельствовали о том, что новый политический кризис будет иметь драматические последствия. Этот кризис объяснялся не экономической конъюнктурой, не социальной структурой, а сознанием ключевых политических игроков, которое выкристаллизовалось еще в годы Первой русской революции, когда речь шла не о компромиссах и диалоге с оппонентом, а о безусловной победе над ним. Император прекрасно сознавал, что события октября 1905 года – это его поражение. Он хотел отыграть ситуацию назад, хотя бы внешне, путем риторических формул. По этой причине новый государственный строй нельзя называть новым, но лишь «обновленным». Его нельзя было определять как конституционный, но только как «представительный». По той же причине в Основных законах перестали называть монарха «неограниченным», но продолжали именовать «самодержавным». Царь подчеркивал: все осталось словно бы как прежде, в то время как в действительности многое изменилось. Император даже подумывал о низведении Думы до положения законосовещательного учреждения, но с ним не соглашалось высокопоставленное чиновничество в лице наиболее консервативных своих представителей: Н. А. Маклакова, И. Г. Щегловитова, М. Г. Акимова.

Но все же что-то он мог сделать и без их согласия. Именно понимание императором пределов собственной власти способствовало ослаблению позиций Совета министров, претендовавшего на некоторую самостоятельность, по крайней мере в столыпинские годы. Премьеру Коковцову было дано указание «не заслонять» государя. Министры же знали, что им следовало ориентироваться не на связанного по рукам и ногам председателя правительства, а на самого императора, который назначал и увольнял их по собственному разумению. Это затрудняло деятельность не только «объединенного» кабинета, но и представительных учреждений, ведь депутаты преимущественно сотрудничали с министрами, а не с царем. Теперь же министры не могли выйти на думскую трибуну с программой широкомасштабных реформ, как это случилось в марте 1907 года. Правительство не могло предложить им политической повестки, настоятельная необходимость которой особенно остро ощущалась после 1912 года.