Иосиф Колышко - Великий распад. Воспоминания

Так рассуждал Баян под знаком своего дарования, если оно у него есть, он несет свой грех в своей крови и в каждой поре своего тела: умом играл, сердцем и плотью блудил! Но разве это расскажешь? Попробую лучше порыться в причинах, почему моей персоной занялись – докопаться до источника «дурной славы».

Свои «мемуары» Витте заключил главой: «Кн[язь] Мещерский». «Мемуары» эти писались долго, и многое из них Витте мне читал. Глава последняя была написана после нашей ссоры; а ссора произошла после моей статьи в «Русском слове» – «Два графа» (Витте и Коковцов) 646. Статью же эту, весьма нелестную для Витте, я написал, получив неопровержимые свидетельства виттовских интриг и двоедушия.

Как я уже упомянул, я был лауреатом временщика, прославляя его «в прозе и в стихах» – в «Большом человеке» и во всех моих публицистических выступлениях. Об этом записал в своих мемуарах Куропаткин, об этом знал весь Петербург. Иэто было бескорыстно.Возле Витте наживали миллионы, – он создал богатство Проппера, Рафаловичей, Давыдова и многих других. Никто не верил, чтобы я не получил с Витте за «Большого человека» крупного куша. А я получил чай с вареньем. Ичаем же он угощал меня после всех моих выступлений во славу его.

– Не такой дурак К[олышко], – говорили про меня, – чтобы стараться даром.

Но я был таким дураком, довольствуясь близостью к «большому человеку» и сравнительно скромными местами (за исключением Брянского общества 647), которые мне дала эта близость. Ни одного «дела» из тех, что обеспечивают на всю жизнь, подобного делам тогдашней аристократии и плутократии, завязывавшимся в гостиной мадам Витте и развязывавшимся в банковских кассах дел, о которых воробьи с крыш кричали (постройки жел[езных] дорог, заводов, покупки и ссуды за счет казны, утверждение уставов, и проч[ее] и проч[ее]), не сделал. В моих денежных делах Витте никакого участия не принимал. Но я гордился ролью, которая выпала на мою долю при Манифесте 17 октября и в короткие месяцы премьерства Витте. Я ценил его доверие и жил памятью об его со мной откровенности, о пережитых нами вместе волнениях, надеждах и моих ему «услугах». Словом, наш платонический союз, продолжавшийся и после окончательного падения Витте (почти 10 лет), был моим светлым сознанием, искупавшим в моей душе многое мутное, о чем речь ниже. Так бывает с людьми, у которых одна «чистая» любовь переживает многие грязные. Мой роман с Витте был относительно чист. И это служило предметом насмешек надо мной. Мне иногда говорили:

– Вы довольствуетесь шипами этого романа, оставив розу в руках других. Неужто вы не видите, что Витте больше повредил вам, чем помог? Ведь после его падения все удары посыпались на вас?

Я это видел и чувствовал. Но, повторяю, цеплялся за «чистую любовь», омывался от Манусов и Мануйлов [ых], в тиши виттовского кабинета, в беседе с поверженным львом, в воспоминаниях, в страхах, в надеждах. В «белый дом» я ездил как в некую Мекку, в общество дряхлевшего льва окунался как в купель. И вот что случилось.

Прямо из этой «купели» я однажды попал на обед к кн[язю] Мещерскому. С ним у Витте отношения были порваны. Правильнее говоря, не с ним, а с гофмейстером Бурдуковым, который был подлинным властителем и дум, и чувств, и достатка одряхлевшего ментора двух царей. В ту пору те, кто искал милостей князя, заискивали не перед ним, а перед Бурдуковым. В наших беседах с Витте имя это произносилось не раз, и негодованию Витте не было пределов. На Бурдукова он наседал с большей яростью, чем когда-то на Безобразова, Плеве, Столыпина. И не было бранного эпитета, который бы он ему не приклеивал. С Бурдуковым у меня были отношения неважные; но, зная слепую привязанность к нему старика, я старался с ним ладить. Встречались мы с ним лишь у Мещерского, за его четверговыми обедами. И сажали нас в конце стола, рядом. Вот каким диалогом мы с ним обменялись в один из четвергов, когда я приехал к Мещерскому прямо от Витте.

– Ну, что поделывает гр[аф] Безносиков? (Так называл Бурдуков Витте).

Я хмуро буркнул:

– Ничего, жив, здоров.

– Не говорил о своих надеждах на Маклакова?

– Каких надеждах? Какого Маклакова?

Гофмейстер играл злой усмешкой:

– Надежды у Витте могут быть лишь на власть. А Маклаков – министр внутренних дел.

– Ничего не понимаю. Какая власть и при чем тут Маклаков?

– Вижу, что гр[аф] Безносиков не удостаивает вас доверия, как других.

– Какого доверия, каких других?