Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Далее следует рассказ о расселении славян в Восточной Европе, и их перечень начинается снова с полян, но уже днепровских, а не польских. За ними упомянуты древляне и прочие, расселявшиеся по рекам, среди которых — словене, прозвавшиеся «своим» — то есть дунайским — именем на озере Илмер (Ильмень). Им — единственным в этом списке — была дана городская топографическая примета: они основали Новгород. Далее с характерной географической последовательностью летописец возвращается на Днепр, но уже не на правый, а на левый берег, где живут северяне. «И тако разидеся словѢньский язык, тем же и грамота прозвася словѢньская» (ПВЛ: 8), — заключает летописец. Это заключение демонстрирует, однако, что рассказ о расселении восточноевропейских славян является вставкой русского летописца, ибо рассказ о словенской грамоте, волохах и дунайских словенах продолжается далее лишь под упомянутым 898 г. До того летописец повествует о пути из варяг в греки, по которому идет Андрей Первозванный, благословляющий еще незаселенные киевские горы и дивящийся парной бане словен на месте будущего Новгорода; говорит об основании Киева, цитирует хронику Георгия Амартола, не забывая упомянуть о походах болгар и угров на Дунай, но откладывая повествование о них до рассказа о князе Олеге [160]; завершает космографическое введение рассказом об обычаях народов и о хазарской дани с днепровских славян.

Далее следует датированная часть летописи с призванием варягов, походом руси на Царьград при Михаиле, наконец (под 882 г.), о походе Олега из Новгорода в Киев с малолетним Игорем и войском из варягов, чуди, словен и всех кривичей. Прежде чем занять город, Олег, прикидываясь купцом, останавливается на урочище Угорском. Захваченный полянский Киев становится столицей — «матерью городов русских». «И бѢша у него варязи и словѢни и прочи, прозвашася русью» (ср. выше — глава V.1. — о комментарии А. А. Шахматова), — комментирует события летописец.

Комментарий летописца симптоматичен: в войске Олега присутствуют призванные варяги и призывавшие их племена, но русью называются, прежде всего, варяги и словене — это готовит читателя к завершающему «Сказание о преложении книг» утверждению, что «словѢньскый языкъ и рускый одно есть».

Урочище Угорское также задействовано в рассказе о походе угров под 898 г. — как и прочие топографические приметы летописи, оно должно свидетельствовать о достоверности описываемых событий. Угры шли мимо Киева, останавливаясь на Угорском (см. рис 21, цв. вкл), прошли через Угорские горы — Карпаты и «почаша воевати живущая ту волохи и словени». Они «прогнаша волъхи, и наследиша землю ту». Ясно, что под волохами летопись — и предшествующая кирилло-мефодиевская традиция — подразумевает франков, утвердившихся на Дунае при Карле Великом (Шахматов 1940. С. 84; Петрухин 2000. С. 64 и сл.). Важнее последующий маршрут венгров, которые начали войну с греками, дойдя до Селуня — города Константина и Мефодия — в Македонии, а затем обратившись против моравы и чехов.

Этот этногеографический контекст и позволяет летописцу естественным образом возвратиться к «Сказанию о преложении книг». «Сказание» оказывается здесь не некоей хронологической вехой, а историческим комментарием к распространению славянской грамоты. «БѢ единъ языкъ словенескъ, — продолжает цитировать «Сказание» летописец: словѢни, иже сѢдяху по Дунаеви, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже нынт зовомая Русь» (курсив мой. — В. П.). Последние слова — ремарка летописца, ибо он отождествил польских (ляшских) полян «Сказания» с полянами киевскими, которых в его изложении уже подчинил Олег со своими «варягами, словенами и прочими, прозвавшимися русью» и которые в его эпоху зовутся Русью. Создав эту историческую конструкцию, летописец уже может утверждать: «Симъ бо первое были преложены книги моравѢ, яже прозвася грамота словѢньская, яже грамота есть в Руси и в болгарѢх дунайскихъ» [161].

Далее следует рассказ о миссии Константина и Мефодия. Летописец прибегнул тут к традиционному методу средневековой «этимологии» (Гене 2002. С. 212 и сл.), отождествив на основании не просто созвучия, а полного совпадения племенных названий «польских» и днепровских полян. «Полями же прозвани быши, зане в поли сѢдяху, а язык словенски един», — добавляет летописец этимологический и этнографический комментарий.

Очевидно и вполне естественно стремление летописца выяснить пути проникновения славянской грамоты на Русь — ведь для составления летописи он пользовался тем самым языком, который создали на Дунае Константин и Мефодий. Конечно, летописец знал, что письменность пришла на Русь с христианским просвещением — книги должны были привезти Владимиру Святославичу наряду с церковной утварью священники в свите царицы Анны, сам он специально повествовал о «прилежании» к книгам Ярослава Мудрого и т. д. Позднейшие летописцы легко решали эту проблему, отождествляя летописного греческого Философа, пришедшего к Владимиру с речью — катехизисом накануне крещения в 986 г. с «философом» Константином. Но передавший Речь Философа составитель ПВЛ был чужд такому анахронизму. Кроме того, что-то заставляло его сконцентрироваться именно на эпохе Олега как времени распространения на Руси славянской грамоты вне связи с крещением.