Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Обстоятельства, к счастью, сложились так, что история с письмом окончилась благополучно. Правда, это выяснилось лишь в начале двадцатых чисел ноября. «Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, что, слава богу, всё кончено. Письмо моё к Адеркасу у меня»,— писал Пушкин брату. А Прасковья Александровна 22 ноября сообщала Жуковскому: «Приятной обязанностью себе поставлю исполнить желание ваше насчёт положения дел любезного нашего поэта. К похождению письма его смело можно сказать, что на сей раз Puchkine fût plus heureux que sage [87] Пушкин был более счастлив, чем благоразумен (франц. ). . У вас был ужасный потоп, а у нас распутица. Посланный его, не нашед губернатора во Пскове, через неделю возвратился, не отдав письмо никому. Теперь отдал его А. С-чу, и он сказал мне вчера, что его уничтожил, и душе моей стало легче» [88] См. прим. 8 [85] Б[артенев] П. Два письма П. А. Осиповой к В. А. Жуковскому.— Русский архив, 1872, № 10, стб. 2358—2363. Письмо Пушкина к Адеркасу известно в черновике. [Возврат к примечанию [88] и [95] ] . Вся история трёхнедельного путешествия этого письма настолько странная, что невольно возникает мысль: может быть, Пушкин, написав его, не послал, а держал у себя или оно было у П. А. Осиповой, которая успела задержать посланного. .

Через неделю, стараясь оправдаться перед Жуковским по поводу всего происшедшего, Пушкин ещё раз объяснял ему причину своих волнений. «Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? я сослан за строчку глупого письма (истинной причины ссылки Пушкин не знал — А. Г. ); что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? что пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: „ экой дурак, в чём оправдывается! да он бы ещё осмелился меня бить! да я бы связать его велел! — зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? это дело десятое. Да он убил отца словами!“ — каламбур и только. Воля твоя, тут и поэзия не поможет».

Три первых самых трудных месяца в Михайловском подходили к концу. После 10 ноября следом за Львом в сопровождении приказчика Михайлы Калашникова уехала и Ольга. А вскоре и родители.

Перед отъездом Сергей Львович сообщил Пещурову, что «не может воспользоваться доверием» генерал-губернатора Паулуччи и взять на себя смотрение за сыном, потому что, «имея главное поместье в Нижегородской губернии, а всегдашнее пребывание в Санкт-Петербурге», он по делам своим «может потерпеть совершенное расстройство, оставаясь неотлучно при одном сыне».

Непосредственным «опекуном» Пушкина остался Пещуров.

Существует предположение, что осенью 1824 года Пушкин тайно ездил в Бронницы Новгородской губернии, за 350 вёрст от Михайловского, где квартировал драгунский полк. Предположение основано на письме офицера этого полка Н. И. Филимонова к сестре от 15 сентября 1825 года, в котором тот сообщает, будто познакомился с Пушкиным «прошлого года, когда он проезжал через Бронницы в Петербург»… [89] Цявловский М . А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. 1, с. 638 и 781. Но предположение это явно неосновательно. Всё, что мы знаем о жизни Пушкина этого времени, не позволяет серьёзно говорить о его поездках не только в Петербург, но и в Бронницы. Или речь в письме Филимонова идёт о Льве Сергеевиче, который по дороге из Михайловского в Петербург в ноябре мог завернуть из Порхова к друзьям в Бронницы и там читал стихи брата, или просто молодой офицер хотел похвастать своим знакомством с знаменитым поэтом перед сестрой, которую Пушкин «очень занимал».

Вскоре после отъезда Льва Пушкин писал ему: «…я в Михайловском редко». Пока здесь жили родители, дома он только ночевал. С утра пораньше садился на коня и уезжал в Тригорское. Туда же просил адресовать ему письма. «Пиши мне,— наказывал он Вяземскому.— Её высокородию Прасковье Александровне Осиповой, в Опочку, в село Тригорское, для дост. А. С.».

Большой, нескладный снаружи, но уютный внутри тригорский дом, как и прежде, встречал его звуками весёлых голосов, домовитой суетой, девичьим смехом.

Неприглядный наружный вид одноэтажного, длинного тригорского дома, как мы знаем, объяснялся тем, что постройка эта никогда не предназначалась под господское жилище, а была полотняной фабрикой. Задумав перестроить свой обветшалый дом, владелица Тригорского с семьёй перебралась в пустующую фабрику, приспособив её для временного жилья и украсив двумя незатейливыми фронтонами, да здесь и осталась.