Ольга Ковалик - Галина Уланова

Она была очень смешная. Говорит, очень сладко спала. Бледная, с заспанными глазами. Говорит, всё время не высыпается. В начале месяца была масса концертов — семь вечеров были концерты. К «Щелкунчику» начала готовиться только 10-го, а 12-го утром танцевала. Нуда, утром, для детей. Не сделал ей замечания, что ей «не дело» так рассуждать, что это «спустя рукава» чувствовалось и нетактично, недопустимо для Улановой.

Поедет ли она в Москву — неизвестно. Москва, очевидно, считает ниже своего достоинства писать в Мариинский, а без этого неудобно. Пока ничего неизвестно…

Г. С. коротко остригла затылок. Стал проходить перманент, и решила дать отдохнуть волосам. Пошла в парикмахерскую где-то на Невском, попросила постричь коротко — и вот затылок, как у мальчишки. А впереди, в боковой части — «локон» естественный.

В Москве сидела у Гусевых, у Захаровых. У Собиновых было неудобно остановиться, они к ней хорошо относятся, но условно — они горячие поклонники Семеновой, и Уланову только признают. А с Качаловым — это старые друзья. Часа в 3 дня только достали номер в «Метрополе» дороже 100 рублей — из трех комнат. За одну ночь 100 рублей. Как получила номер, сейчас же пошли с Качаловым обедать, а потом по гостям. Вернувшись в номер, приняла ванну, а потом стало очень неуютно в помпезных комнатах — мрачные, в гостиной мягкие кресла красного дерева с ручками в виде лебединых шей с черными клювами. Звонила по телефону даже незнакомым — одиноко и мрачно. Потом заперла все двери, казались в комнатах шорохи. А с утра выспалась, пошла в школу, ездила в Парк культуры, еле нашла скульптуру — в общем, не нравится, неважно сделано, согнутые колени, сжатые ноги — но в Москве стоит лучше, чем в Ленинграде, хорошо, что нет никаких надписей.

Спросил, помирились ли с Евгением Антоновичем, — говорит: «Да мы, собственно, не ругались». Разговор не продолжила. Всё-таки неудобно влезать в душу. Минор, говорит, прошел. Втянулась в работу и в жизнь. Обещала завтра выписать все свои спектакли. Спросил, как проводит день спектакля.

«Встаю обычно в 12 часов (обычно раньше, ибо в 12 — урок). Моюсь, одеваюсь, завтракаю. Потом готовлю туфли (беру их из дому, а после, в театре поштопаю, если надо).

Потом не знаю, что делать. Читаю или роюсь в списке своих спектаклей. Завтра перепишу вам свои спектакли. Завтра, например, от 3 до 4 урок английского языка». — «Ежедневно?» — «Нет, когда бываю свободна. В 4 часа обед. Потом лежу, отдыхаю. Часов в 6 начинаю собираться. Из театра присылают машину и еду. В театр приезжаю к семи, половине седьмого. Гримируюсь и делаю полный экзерсис у палки (без середины, в день спектакля на урок не ходит) — минут 10–15. Потом — одеваюсь.

После спектакля — душ, моюсь, еду домой на машине театра. Ужинаю и ложусь. Читаю в кровати и — спать. Иногда долго не могу заснуть. Очень редко после спектакля еду в гости. Это после хорошего спектакля, а после плохого — домой, домой».

Предлагал завтра после спектакля ужинать в «Астории». Удивленно: «Что вы, что вы». Старался оправдаться малым количеством народа и замять. Почему я сел впросак? Не понимаю. Что-то никак не пойму ее отношения к себе. Как будто ничего, но надоедаю ей своими приставаниями, ей скучно со мной. Как бы приручить?

14 декабря 1936 года

О грозящих Г. С. неприятностях рассказал в антракте Н. Н. Качалов. Завтра Уланова, Сергеев, Ваганова, Пазовский [38] А. М. Пазовский, главный дирижер ГАТОБа. и парторг театра вызываются в Управление по делам искусств в связи с их (Улановой и Сергеева) опозданием на съездовский концерт в Большом театре (Уланова была в Большом театре своевременно, а Сергеев и аккомпаниатор Карпов задерживались Вагановой в Колонном зале). Это первое. Второе — какая-то «заведующая балетом» говорила с Улановой, что какой-то Смирнов (кажется, из Культпроса) говорил, отзываясь об Улановой, что, дескать, она: 1) неохотно соглашается и часто отказывается от всяких правительственных концертов, 2) что на этих концертах танцует короткие номера и малоинтересные, незначительные, 3) что вид у нее такой, как будто делает одолжение, 4) что недостаточно любезно и внимательно раскланивается, как будто то ли мало аплодируют, то ли ей наплевать. И в целом, что ей, Улановой, следовало бы поговорить с ним, Смирновым.

Гадость. Противно. Неприятно.

2 января 1937 года

Г. С. лежала на тахте в своей зелененькой пижаме. Перед ней одна на другой две раскрытых книги. Большой Пушкин и на нем маленький Толстой (Лев). Ей очень нравятся «Казаки» Льва Толстого. Несколько раз перечитывала их. В особенности замечательны описания природы. Как ей сразу захотелось туда. На днях читала «Холстомера» — хорошая вещь. А сегодня взяла просмотреть «Анну Каренину» — не читать подряд, а так, отдельные места. Вообще выяснилось, что любит описания природы.