Ольга Ковалик - Галина Уланова

Старость Улановой была печальной — нет, не от одиночества, не от болезней. Она много ездила, ею интересовалась пресса, к ней нежно относились ученицы и подруги Татьяны Владимировны. Если Галина Сергеевна получала приглашение на какое-нибудь мероприятие, то тщательно готовилась к появлению на публике.

Ее тревожило оскудение окружающей жизни. Вдруг образовался некий усредненный класс уцененных людей. Когда в 1995 году Уланова получала театральную премию «Золотая маска», ее зашикали, и, не договорив, она ушла со сцены. Она поняла, что стала «явлением из ряда вон уходящим», и захотела от всего освободиться:

«В моем возрасте уже не приобретать надо, а отдавать… Я хочу уйти из жизни, не оставляя после себя ничего лишнего. У меня никогда не было собственной дачи, ничего лишнего. Зачем? За всё это надо брать на себя ответственность, содержать и быть обязанным — водопроводчику, монтеру. Занимать голову этим, а не своей профессией? Я хочу уйти из жизни на ногах. Уйти достойно. Я хочу уйти, чтобы было всё чисто… Чтобы ничего не было, кроме четырех стен».

Художник Валерий Косоруков, много писавший с натуры за кулисами Большого театра, рассказывал автору этих строк, как после спектакля помогал надеть пальто Улановой: «И вдруг я определенно почувствовал, что пальто есть, а Галины Сергеевны нет. Она была бесплотна той бесплотностью, которую запечатлел Валентин Серов на своем плакате с Анной Павловой».

Уланова упокоилась в 11 часов 21 марта 1998 года после второго инсульта. Когда во время панихиды в Большом театре у гроба выстроились Семенова, Лепешинская, Стручкова и Головкина, Марина Тимофеевна тихо сказала с горькой иронией: «Ну, девчонки, кто следующий?» И пережила всех.

Ровно через три месяца, в ночь на 21 июня над Москвой пронесся неслыханный ураган. С собора Новодевичьего монастыря были сорваны кресты, а на его кладбище даже вскрылись некоторые могилы. Место погребения Галины Сергеевны стихия не тронула.

Юрий Слонимский писал балерине 24 декабря 1965 года:

«Дорогая Галина Сергеевна!

Примите… мои поздравления и добрые пожелания в связи с наступающим Новым годом.

Что-то сулит он нам? От всей души желаю Вам прежде всего здоровья. Лишь одно оно в состоянии обеспечить всем нам исполнение заветных желаний. А их, не сомневаюсь, у Вас много. Очень хотел бы, чтобы Вы и впредь были для людей совестью советского балета и в качестве непререкаемого его образца вершили суд над виноватыми в измене или отступлении от тех идеалов, которым отданы годы, десятилетия здравствующих и уже ушедших от нас. В памяти моей стоят многие люди, которых уже нет с нами и которые, не сомневаюсь, были также чтимы Вами, как мной. Мысль о них заставляет меня умножить свои слабые усилия и уповать на Вас в этом смысле больше, чем я вправе был бы это делать».

Любая жизнь достойна описания. Что сказала бы Уланова, довелись ей прочесть эту книгу? Возможно, «помните обо мне, но забудьте мою судьбу».

7 октября 1935 года

Нахальный звонок к Улановой. Встреча с ней.

Между прочим, Уланова получает 1500 рублей в месяц, все остальные (Вечеслова, Дудинская, Иордан) — 1200 рублей.

Сегодня старался разглядеть ее, всё время «шевелил» себя — смотри, смотри, схватывай, запоминай. Мало что успел и удалось… Один вчерашний жест. Разговаривая со мной, взяла себя за руку за кулачок.

22 февраля 1936 года

«Как насчет Москвы?» — спросил я. «Наверно, придется, — ответила она и улыбнулась. — Но они хотят и маму, чтобы все, а я не хочу, я хочу одна. И при условии — чтобы Сергеев. Хочу пробыть год в Москве, жить в гостинице, посмотреть, как будет, и только тогда перебираться всей семьей. Евгений Антонович [33] Дирижер ГАТОБа Е. А. Дубовский, с которым Уланова жила в 1931–1938 годах. еще ничего не знает. А Вечеслова говорит — в зависимости от меня и ее мужа… Виделась и с Захаровым, и с Самосудом. Разговаривали. Принципиально согласилась. А Ленинград недалеко, ведь я могу когда угодно ездить туда и обратно, даже заниматься здесь».

3 октября 1936 года

На предложение служить в Москве, что она как будто согласна, да здесь запретили. Хотели дать ей четыре спектакля в месяц — она будет танцевать два спектакля в месяц, в крайнем случае, три. А в Москву ездить. Она предложила два спектакля здесь и два спектакля в Москве. Но театры никак не договорятся. Мариинский и Комитет по делам искусств не соглашаются, чтобы Большой театр вызывал, когда ему нужно. Вот когда в Мариинском она свободна, тогда пусть вызывает Большой. Возможно, с несколькими артистами будет договорено так, что они получают одно жалованье, чтоб не было рвачества и воровства, и танцевать и тут и там. «Я всегда брала то, что мне давали», — ответила Г. С. Пока ничего не решено. Ждут приезда Керженцева.