Натан Эйдельман - Пушкин - Из биографии и творчества. 1826-1837

Меж этими строками пушкинское перо нарисовало профиль Мицкевича, сильно отличающийся от портрета «Мицкевича вдохновенного», набросанного Пушкиным в 1829 году [524].

Исследователь, впервые определивший второй пушкинский портрет Мицкевича, находил, что «здесь черты лица Мицкевича полны острой выразительности, здесь и вражда, и тот „яд“, которым поэт „наполняет стихи свои в угоду черни буйной“, и вместе с тем „безнадёжно-мрачное чувство любви к отечеству“» [525].

Однако начатое стихотворение «Он между нами жил…» в октябре 1833-го не было продолжено.

Очень интересно наблюдать, как вдруг на обороте листа со злыми уколами Мицкевичу возникает: «Люблю тебя, Петра творенье…» Здесь, можно сказать, физически ощутимо, как осенними болдинскими днями (5—6 октября 1833 г.) Пушкин в титаническом единоборстве побеждает самого себя, «убивает» готовую сорваться или уже сорвавшуюся обиду — и вместо слов «отравляет», «безумный», «озлобленный» пишет: «люблю», «строгий, стройный», «красивость».

Разумеется, и здесь с первых же строк вступления — прямая «конфронтация» с мыслями и образами польского мастера.

Мицкевич (о Петре):

Пушкин:

«Медный всадник», как хорошо показал Н. В. Измайлов, создавался в напряжённой борьбе замыслов; прежняя петербургская поэма «Езерский» становится частью строительного материала для нового сочинения, «однако коренным образом изменился тон, характер произведения: из сатирического и полемического он стал объективным и трагическим. Следы борьбы между прежним и новым замыслом явственно видны в черновиках <���…> Поэт тотчас увидел, что включение в „Медный всадник“ этих элементов (из „Езерского“) неправомерно расширяет вступительную часть новой поэмы и нарушает её композицию, а кроме того, их полемический и сатирический характер, полный иронии, никак не соответствует самой сущности замысла, нарушает его сдержанно-трагический тон, заявленный в заключительных стихах вступления, открывавших „повествование“ об „ужасной поре“ и обращённых к „сердцам печальным“, то есть к читателям, быть может, и далёким от литературно-общественной полемики, но умеющим глубоко и по-человечески чувствовать „горестный рассказ“ о наводнении. Вместо данной от автора, с оттенком иронии, характеристики „ничтожного героя“ он предоставил сделать это самому Евгению в виде размышлений ночью, накануне наводнения» [526].

Это общее направление работы над «Медным всадником» — строгость, объективность, печаль,— очевидно, коснулось всех элементов создаваемой поэмы; в том числе и полемики с сатирами Мицкевича, значение которых, как замечает Н. В. Измайлов, «не нужно преувеличивать для построения „Медного всадника“ <���…>, но нельзя с этим и не считаться» [527].

Начало ответа Пушкина Мицкевичу мы можем угадать в ранних черновых строках «Он между нами жил…».

Затем — «Медный всадник»; «теневой», необъявленный диспут с Мицкевичем в тех строках, где воздаётся хвала Петру, Петербургу.

И, наконец, главное — спор-согласие !

Даже без специальных изысканий вот что легко заметить: главный пушкинский спор с польским поэтом — во вступлении к «Медному всаднику»; но ведь апофеоз Петербургу завершается строками:

Это уже близко к ужасу, печали «Олешкевича»; а затем — Пушкин будто «берёт назад» немалую часть своей полемики и рисует страшную картину, почти согласную со многими образами III части «Дзядов». Потоп, город погибели, ужасный кумир,

Ещё раз повторяем, что основное направление работы над текстом «Медного всадника» шло именно в сторону печальной, высочайшей объективности.

Поэма движется вперёд — прямая же «отповедь» Мицкевичу как будто отложена, замирает; так же, как в начатом, но оставленном стихотворении «Он между нами жил…».