Василий Гришаев - За отсутствием состава преступления…

У Марии Ивановны, турчанки по национальности, биография была, с точки зрения органов, благополучней. Отец, рабочий нефтепромыслов в Батуми, в 1909 г. погиб от рук жандармов при подавлении забастовки, мать с детьми, и Машей в том числе, сослана в Нарым. После революции Мария стала комсомолкой, окончила губсовпартшколу в Томске, но из-за слабого здоровья продвинуться дальше администратора кинотеатра и буфетчицы не удалось. Да и с буфетом не повезло: за небольшую растрату два с половиной месяца отсидела в тюрьме. С первым мужем разошлась, в 1933 г. вышла за Водовозова. Часто болела, подолгу лежала в больнице…

Гай-Степной дважды побывал у Ефимовского в гостях, по его приглашению. Там познакомился с директором 11-й школы Ющенко Александром Андреевичем и командиром танковой роты Лиделевичем Владимиром Ивановичем, тоже украинцами. Оба раза не обошлось без выпивки (и Водовозов не отставал), говорили по-украински, песни родные пели…

В январе 1939 г. Ефимовский привёл к Гаю-Степному в гостиницу инспектора краевого отдела изобразительных искусств Розе Сергея Митрофановича, приехавшего для проверки работы театра. Розе был тоже родом с Украины.

Такая вот слабость была у Леонида Амвросиевича: собрать земляков, выпить по стопочке, погутарить всласть на родном языке, попеть родные песни, вспомнить ридну Украину, куда ему, если помните, въезд был запрещён…

Вполне возможно, что их разговоры, между рюмкою и песней, носили по тем временам опасный характер: о недавнем страшном голоде на Украине, перегибах с раскулачиванием и коллективизацией, массовыми арестами и высылками. Но дальше разговоров, притом в узком кругу, дело не шло, и никакой опасности для державы они не представляли.

Но бийским чекистам надо было показать перед своим начальством, что они недаром едят свой хлеб. Подходящий повод нашёлся. Ефимовский, как ранее судимый по 58-й статье, находился под их негласным наблюдением. Они бдительно отслеживали его знакомства и встречи, причём не только в Бийске. Им, например, стал известен даже такой факт. Ефимовский во время одной из поездок с бухгалтерским отчётом в Барнаул зашёл с Сергеем Розе к преподавателю рисования и черчения школы № 37 Мошкину Сергею Яковлевичу. Мошкин когда-то учился у Розе (тот преподавал рисование и черчение в школе), и с тех пор они находились в самых добрых отношениях. Посидели недолго втроём, "раздавили" бутылочку и отправились по своим делам. Чекисты же зафиксировали это как… очередное "контрреволюционное сборище". Из нескольких таких вполне безобидных "сборищ" и раздули целое "дело".

1 апреля 1939 г. Ефимовский был арестован по обвинению в сколачивании "украинской националистической группы", супруги Водовозовы и Мошкин — в принадлежности к этой группе. (Гай-Степной был арестован 27 июня). Та же участь грозила и директору театра Дальскому, но он ещё в марте уволился и куда-то уехал. У Марии Ивановны, на её беду, нашли при обыске два "антисоветских" стихотворения. В одном из них говорилось:

В другом:

Как ни доказывала Мария Ивановна, что эти стихи дал ей один знакомый ещё в Томске, авторство приписали ей.

Почему-то избежали ареста Розе, Лиделевич, Ющенко. Они даже не допрашивались.

В том же месяце был доставлен из Темниковских лагерей и присоединён к арестованным Юшков Александр Николаевич, отбывавший там наказание вместе с Водовозовым. (О нём — позже).

Из шести арестованных и осуждённых до реабилитации дожил лишь барнаульский учитель Сергей Яковлевич Мошкин. В январе 1959 г., в ходе реабилитации он показал:

"За что был арестован и осуждён, до сих пор не знаю. На предварительном следствии был обвинён в том, что у меня на квартире проходили контрреволюционные сборища, но это неправда. Лишь однажды зашли Розе с Ефимовским, распили бутылку водки и ушли. Никаких антисоветских разговоров не вели. Их выдумал следователь Кощеев. Протокол с "признательными" показаниями подписал потому, что он бил меня по ушам, отчего я оглох. Другой следователь, Мишин, не бил, но сажал копчиком на угол стула, что причиняло невыносимую боль. Когда я на них пожаловался, меня посадили на пять суток в карцер "за клевету", после чего я подписал у Мишина несколько листов чистой бумаги и больше на допрос не вызывался. Что напридумывал Мишин на этих листах, не знаю, ибо с материалами дела меня не познакомили, дали только подписать протокол об окончании следствия. Собирался обо всём рассказать на суде, но осудили заочно…"