Денис Хрусталёв - Русь от нашествия до «ига». 30–40 гг. XIII в.

Под стенами Владимира монголы появились 2 февраля во вторник мясопустной недели, а к вечеру пятницы 5 февраля уже вернулись из-под Суздаля. Плененные во время этого краткого рейда по окрестностям столицы Северо-Восточной Руси были использованы для строительства осадных машин, чье изготовление заняло еще сутки:

«В субботу мясопустную почаша наряжати лесы и порокы ставиша [от оутра и] до вечера, а на ночь огородиша тыномъ около всего города Володимеря» [297].

Ранним утром в воскресенье 7 февраля 1238 г. начался штурм [298]. Монголы умудрились преодолеть стены Нового города сразу в трех местах, и уже к обеду защитники вынуждены были отступить к детинцу:

«[А Татарове начаша пороки рядити, и къ граду приступиша, и выбывше стену градную, наметавше (въ) ровъ сырого леса, и тако по примету вниидоша въ градъ] и заидоша от Золотых воротъ оу святого Спаса и внидоша по примету в город чресъ стену, а сюды от северныя стороны от Лыбеди къ Орининымъ воротамь (и) к Медянымъ, а отсюду от Клязмы к Воложьскимъ воротомъ; и тако взяша въскоре град до обеда Новыи, и запалиша и огнемъ; бежа же Всеволод и Мстиславъ и все людие в Печернии город» [299].

Судя по сообщению Рашид-ад-Дина, штурм Владимира был для монголов самым сложным предприятием за все время их похода. Во-первых, отмечено, что «они (русские) ожесточенно дрались», а во-вторых, сам хан Менгу «лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их (русских)» [300]. Жестокий бой в Новом городе потребовал напряжения всех сил имперской армии. Будущий великий хан Менгу принимал личное участие в атаке. Даже лишенная большого количества профессиональных защитников, Владимирская крепость была «крепким орешком». Но, когда линия обороны сместилась к Печернему городу, исход сражения был уже предрешен. Множество людей во главе с княжеской семьей набились в Успенский собор к чудотворной иконе Богоматери Владимирской, где епископ Митрофан возглавил общий молебен и начал принимать постриги готовящихся к неминуемой смерти:

". видивше князи Всеволодъ и Мьстиславъ и владыка Митрофань, яко уже граду ихъ взяту быти, ни надеяхуся не откудо же помощи, и вниидоша вси въ церковь святыа Богородица, и начаша каятися греховь своихь, и елици отъ нихъ хотяху вь аггелскый образъ, постриже ихь всехъ владыка Митрофанъ, князей, и княгиню Юриеву, и дочерь, и сноху, и добрыа мужи и жены» [301].

Сквозь все летописные рассказы о взятии Владимира неизменно проходит акцент на особой роли, которую играл мужественный владыка Митрофан в дни обороны. И в южнорусских источниках и в ростовских особенно подчеркивается его духовная забота о защитниках и поддержка их рвения во время боя. Когда монголы ворвались в детинец, Митрофан с великой княгиней, ее дочерьми, другими приближенными и многими простыми горожанами заперся на полатях Успенского собора. Захватчики даже не попытались пленить безоружных прихожан, но, стащив хвороста, подожгли храм со всеми там находящимися:

". а владыка, и княгини съ снохами, и съ дочерью княжною Феодорою и съ внучаты, иныи княгыни, и боярыни и люди мнози въбегоша въ церковь святыа Богородица и затворишася на полатехъ; а Татарове и тотъ градъ взяша, и у церкви двери изсекше, и много древиа наволочиша, и около церкви обволочивше древиемъ, и тако запалиша, и вси сущии тамо издъхошася, и тако предаша душа своа въ руце Господеви; а прочиихъ князей и людей оружиемъ избыша» [302].

Наряду с примерами героизма при обороне и мученической смерти после поражения источники сохранили и не совсем лицеприятные примеры действия руководителей общины. Так, вслед за изложением патриотической проповеди перед защитниками города епископа Митрофана южнорусская повесть сообщает, что, когда глава обороняющейся стороны княжич Всеволод осознал бесперспективность дальнейшего сопротивления, он собрал богатые дары и направился к Батыю просить о помиловании и даровании жизни:

«Се оувидевъ князь Всеволодъ яко крепчае брань ратных належить, оубояся, бе бо и самъ младъ, самъ изъ града изыде с маломъ дроужины, несыи съ собою дары многы, надеаше бо ся от него животъ прияти; онъ [Батый] же, яко сверепыи зверь, не пощади юности его, повеле предъ собою зарезати, и градъ весь изби» [303].