Коллектив авторов Биографии и мемуары: Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

«Конец этому всему» или, вернее, начало изучению Пушкина и накоплению свидетельских показаний о нём современников наступило очень скоро, прежде, чем ожидал этого Погодин. Но заслуга этого перелома принадлежала уже не друзьям Пушкина, а первым его биографам, П. И. Бартеневу, П. В. Анненкову, К. Я. Гроту, М. Н. Лонгинову.

Когда в 1850 г. Бартенев приступил к собиранию материалов о Пушкине, биография поэта была ещё совершенно не изучена. Об этом можно судить по тому, например, что даже такой знаток Пушкина, как Я. К. Грот, ещё в 1849 г. засыпал Плетнёва самыми элементарными вопросами о том, где родился Пушкин, долго ли пробыл на Кавказе и т. д. [17] Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетнёвым, т. III, стр. 392. . Об этом можно судить и по двум первым биографическим очеркам о Пушкине Плетнёва и Д. Н. Бантыш-Каменского, [18] П. А. Плетнёв. Александр Сергеевич Пушкин. «Современник», 1838, т. X; Д. Н. Бантыш-Каменский. Словарь достопамятных людей. С.-Пб., 1847, ч. II. бледным, мало содержательным и полным грубых фактических ошибок.

П. И. Бартенев, а следом за ним и П. В. Анненков, пошли прежде всего по пути накопления воспоминаний современников и живых преданий о Пушкине. Их инициативе, подхваченной затем М. Н. Лонгиновым, и обязаны своим происхождением воспоминания: П. А. Катенина, [19] Впервые опубликованы в «Лит. Наследстве», 1934, № 16—18. сестры поэта О. С. Павлищевой, [20] Записки её, широко использованные П. В. Анненковым, впервые опубликованы в «Летописи Литературного Музея», т. I. М., 1936. Записка о Пушкине его брата, Л. С. Пушкина, была написана ещё прежде, около 1848 г., благодаря настояниям, повидимому, Соболевского и Погодина. С. П. Шевырёва, А. П. Керн, С. Д. Комовского и многих других, а также записи устных рассказов десятков друзей и современников Пушкина: Вяземских, Нащокиных, Погодина, Даля, Соболевского и т. д. [21] См. подробно: М. Цявловский. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым. М., 1925; Б. Л. Модзалевский. Работы П. В. Анненкова о Пушкине в его книге «Пушкин». Л., 1929. . Таким же образом, по вызову Е. И. Якушкина, в первой половине 1850-х гг. написал свои записки о Пушкине И. И. Пущин, в 1857 г. его брат, М. И. Пущин, уступив настояниям Л. Н. Толстого, записал свои воспоминания о встрече с Пушкиным за Кавказом; в 1863 г. некий Аммосов записал рассказы К. К. Данзаса о последней дуэли и смерти Пушкина, а в 1866 г. М. И. Семевский, отправившись в Тригорское, записал рассказы о Пушкине А. Н. Вульфа и М. И. Осиповой.

В отдельных случаях воспоминания друзей Пушкина возникали ещё в качестве реакции на фантастические, ошибочные сведения, появлявшиеся о нём в печати. Так, В. П. Горчаков, ещё в 1850 г. впервые напечатавший выдержки из своих воспоминаний о Пушкине, в 1858 г. выступил с новой статьёй о нём, будучи вызван на это появлением вздорных и насквозь ложных воспоминаний одного из «кишинёвских старожилов». Точно так же записки о Пушкине И. П. Липранди, написанные в 1866 г., явились ответом на статью П. И. Бартенева «Пушкин в южной России», воспоминания А. И. Подолинского (1871 г.) — ответом на вздорную статью Бурнашева; записки А. М. Каратыгиной, написанные ею почти накануне смерти, в 1880 г., послужили ответом на рассказ П. П. Каратыгина о её ссоре с Пушкиным.

Создаётся впечатление, что друзья поэта совершенно лишены были инициативы в деле закрепления своих воспоминаний о нём и только какой-то толчок извне способен был вывести их из бездействия. Трудно объяснить, как могло случиться, что такие близкие Пушкину люди, как Вяземский, Плетнёв, Соболевский, Александр Тургенев, большинство которых на десятки лет пережили Пушкина и были профессионалами-литераторами, — не оставили связных и цельных воспоминаний о Пушкине.

Пожалуй, наиболее удивительно молчание Плетнёва, который был не только одним из ближайших друзей Пушкина, но и восторженным его поклонником и почитателем. За несколько дней до своей смерти, гуляя с Плетнёвым, Пушкин вытребовал у него обещание написать свои мемуары. [22] Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетнёвым, т. I, стр. 495—496. И Плетнёв хорошо сознавал несравненное значение мемуарных свидетельств о его покойном друге. «Будущей истории или биографии, — писал он через несколько месяцев после гибели Пушкина, — никто столько не может доставить драгоценнейших материалов, как современник, свидетель-очевидец, неизбежный участник и естественный судья происшествий, перед ним совершающихся».

Первый биограф Пушкина, он вскоре после смерти поэта тесно сошёлся с Я. К. Гротом, будущим «пушкинистом», настойчиво требовавшим, чтобы Плетнёв записал свои воспоминания о поэте. Плетнёв упрямо отнекивался, ссылаясь на недосуг, на свою загруженность педагогической, литературной и административной работой, но, сам же сознавая шаткость своих оправданий, вынужден был приводить всё новые доводы. «С кем долго живёшь вместе, не заботишься о сохранении в памяти, а ещё менее на бумаге, частностей жизни, потому что всё настоящее и близкое представляется обыкновенным, — оправдывался он через десять лет после гибели Пушкина. — Одна отдалённость наводит радужные цветы на происшествия». [23] Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетнёвым, т. I, стр. 406. Но и это объяснение было скорее всего только отговоркой, ибо едва ли можно заподозреть Плетнёва в том, что он когда-либо считал «обыкновенным» своё знакомство с Пушкиным. Тем более, что за год до того сам же Плетнёв ссылался на ту же «отдалённость», как раз и ослабившую его память. «Я был свидетелем… последних минут поэта, — писал он. — Несколько дней они были в порядке и ясности у меня на сердце». Но с течением времени «у меня самого потемнело и сбилось в голове всё, казавшееся окрепшим навеки. Так и всегда бывает». [24] Там же, т. III, стр. 159. Совершенно очевидно, что Плетнёв хитрил и что разгадку его молчания надо искать не в этом.