Александр Чубарьян: Канун трагедии [Сталин и международный кризис: сентябрь 1939 - июнь 1941 года]

Аналогичная ситуация существует и в ряде других стран. В нашем распоряжении имеются протоколы заседаний британ­ского кабинета и дипломатические документы Англии, Фран­ции, Германии, США и других стран 4, но весьма часто и в них недостает так называемой кухни, т.е. тех дискуссий, которые проходили за закрытыми дверями и на которых определялись основные и побочные линии оценок ситуации и конкретной политики. В итоге существующее положение побуждает исто­риков разных стран строить свои догадки и конструировать различные схемы и предположения.

В отечественной историографии можно выделить несколь­ко периодов в освещении событий 1939— 1941 гг.

Литература послевоенного времени вплоть до конца 80-х годов фактически носила полуофициозный характер. В тече­ние многих лет она опиралась на известную справку "Фальси­фикаторы истории" 5и на официальные оценки, исходящие от идеологических предписаний и выступлений деятелей совет­ского и партийного руководства. Их смысл сводился не только к оправданию советско-германских договоров в августе — сен­тябре 1939 г., но и к доказательству того, что советская полити­ка имела прогрессивный во всех отношениях смысл; она была проникнута миролюбивыми целями и ставила задачей лишь за­щиту мира и обеспечение интересов безопасности страны. При этом такие официальные труды, как "История внешней поли­тики Советского Союза", "История КПСС", и другие, а также монографические исследования основывались на словах Сталина, сказанных сразу после окончания войны: подписание договора с Германией было верным шагом, позволившим ото­двинуть начало советско-германской войны и принять необхо­димые меры, направленные на обеспечение военно-стра­тегической безопасности и подготовки страны к отражению агрессии.

Главными противниками мира и ответственными за развя­зывание Второй мировой войны объявлялись наряду с Герма­нией Англия, Франция и США. При этом из содержания ряда трудов, изданных в СССР в те годы, вытекало, что США и анг­ло-французские лидеры были даже в большей степени ответст­венными за развязывание войны, чем гитлеровское руководст­во нацистской Германии. Этому способствовали объективные обстоятельства, связанные с историей Мюнхенского соглаше­ния в сентябре 1938 г. (между Германией, Англией, Францией и Италией), которое служит и по сей день неким символом поли­тики умиротворения агрессора, давшего Гитлеру зеленый свет для оккупации Чехословакии, поставившего СССР в положе­ние изоляции, а советские руководители утвердились в своем постоянном опасении сговора капиталистических держав за спиной и против Советского Союза.

В литературе послевоенного времени отрицалось существо­вание секретных протоколов к советско-германским дого­ворам августа — сентября 1939 г. Ни слова не говорилось о каких-либо упущениях, а тем более об ошибках советского по­литического и военного руководства. В целом советская исто­риография начальной фазы Второй мировой и кануна Великой Отечественной войн вписывалась в идеологические стереоти­пы того периода.

После 1956 г. и разоблачения культа личности Сталина в советской историографии наметились изменения, которые коснулись и оценок предвоенного периода. В официальной пропаганде Сталину инкриминировались необоснованные ре­прессии против руководящих кадров Красной Армии, что су­щественно ослабило ее мощь накануне нападения Германии на Советский Союз. Хотя и весьма осторожно, но некоторые авто­ры заговорили также об ошибках Сталина, игнорировавшего многочисленные предупреждения в начале 1941 г. о предстоя­щем нападении Германии на Советский Союз. В наиболее кон­центрированной форме эта позиция была изложена в неболь­шой книге историка A.M. Некрича "22 июня 1941 г." 6, хотя в большинстве случаев выводы автора не выходили за рамки то­го, о чем говорилось на проходившем за несколько месяцев до ее опубликования XXII съезде КПСС.

Но ситуация в Советском Союзе в этот период снова нача­ла быстро меняться. Неосталинистские тенденции довольно ак­тивно набирали силу, фактически было наложено табу на кри­тику внешнеполитических вопросов, и соответственно оценки периода 1939— 1941 гг. оставались без изменений.

Ввиду сохраняющейся недоступности многих материалов из советских архивов новые серьезные исследования не прово­дились и в основном выходили в свет коллективные обобщаю­щие труды, в которых проблемам предыстории Великой Отече­ственной войны уделялось незначительное внимание. К тому же обстановка холодной войны идеологически подкрепляла об­щий враждебный настрой к странам Запада, что соответствен­но отражалось и на трактовке событий истории международ­ных отношений XX столетия в целом и истории Второй миро­вой войны, в частности.