Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Меж двух несчастных свадеб замкнута вся народная война, тот пир, где «кровавого вина не достало».

Всё быстро, стремительно. Всё вдруг, как лавина, началось — стоило умному удальцу сказать нужные слова.

И так же, вдруг, всё гибнет, оканчивается, Пугачёв схвачен, его в клетке везут в Москву. И так же, вдруг, может начаться снова…

Недавно художница Татьяна Назаренко выставила интересную картину: Пугачёва, запертого в клетке, везут равнодушные, на одно лицо, солдатики, а во главе их — спокойный Суворов.

Некоторым зрителям, рецензентам ситуация не понравилась: как же так, восклицали они, славный герой Суворов везёт в клетке вождя крестьянской войны Емельяна Пугачёва!

Увы, наше недовольство не может переменить задним числом того, что сбылось,— скажем, заставить Суворова перейти в мужицкую армию. Да, действительно, 44-летний генерал Суворов, срочно отозванный с турецкого театра войны, хоть и не был главнокомандующим против Пугачёва, но участвовал в последнем этапе правительственных операций; да, солдаты, служивые — они пока чтоне рассуждают: велено поймать «злодея» — ловят, не думая, не желая помнить, что он сулил им всем волю.

И в отношении Суворова мы обязаны рассуждать исторически, а не опрокидывать чувства XX века в позапрошлое столетие. Прогрессивность, народность полководца — не в том, что он вдруг освободит Пугача, но в том, что эти вот его солдатики всё же у него легче живут, лучше едят, чем у других генералов. Суворов им больше доверяет, не смотрит на них как на механизм, как на крепостных — и оттого с ними всегда побеждает.

Прогрессивная линия дворянской культуры и народного сопротивления: им очень непросто пересечься, слиться.

Через 16 лет страданиями народа будет «уязвлена» душа Радищева; позже — декабристов, Пушкина…

Нет, великий поэт не принимал «бунта бессмысленного, беспощадного», но пытался понять, глубоко чувствовал, что у мужицкого бунта своя правда, мечтал о сближении, соединении двух столь разнородных начал, может быть, в дальнем будущем.

Пугачёва везут в Москву — судить, казнить. Он не малодушничает, но и не геройствует: подробно отвечает на вопросы, признаётся во всех делах — «умел грешить, умей ответ держать».

Отчего же забыл прежнюю роль, не отстаивал своего «царского достоинства»?

Да оттого, во-первых, что был умным, талантливым и не хотел быть смешным.

Во-вторых, прежде была война, была вера в него крестьян, желание верить… Зачем же теперь играть без нужды, только для себя, при недоброжелательном зрителе?

Поэтому, «низложив» Петра III в самом себе, он снова стал беглым хорунжим Емельяном Пугачёвым и ведёт себя сообразно: например, просит прощения у Петра Панина, когда тот начинает его избивать, но, с другой стороны, и на цепи острословит так, что московские дворяне «между обедом и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-нибудь от него слово, которое спешили потом развозить по городу»: мы цитируем рассказ престарелого писателя и государственного деятеля И. И. Дмитриева, записанный Пушкиным 6 октября 1834 года; в той же записи сообщается об уродливом, безносом симбирском дворянине, который ругал запертого в клетке Пугачёва; «Пугачёв, на него посмотрев, сказал: „Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал“…»

По стране идут казни, расправы. В современных наших учебниках, научных трудах мы читаем, что крестьянские восстания не могли победить, ибо во главе их не было пролетариата или буржуазии, «классов, способных в разных исторических обстоятельствах возглавить крестьянское сопротивление».

Восстание не могло победить, было обречено. Всё так… Но разве не было в мире народных мятежей, восстаний рабов и крепостных, которые побеждали хоть на время, сами, одни?

Да, были такие. Восставшие рабы в 138 году до н. э. очистили Сицилию от римских рабовладельцев и создали своё царство.

Великая крестьянская война 1630—1640-х годов в Китае привела к полному поражению императорских войск: вождь повстанцев Ли Цзычэн вступил в столицу, то есть добился того, что было бы равносильно в России занятию Петербурга или Москвы Пугачёвым.

Есть ещё примеры, в разных частях мира, подобных уникальных успехов угнетённого большинства.

Но что же дальше?

Держаться не могли.

Сицилийские рабы избрали себя царя, раба Эвна, который быстро завёл двор, собственных слуг и рабов. Смуты между разными группами освободившихся, разочарование во многих плодах успеха — всё это привело к расколу, распаду, и через шесть лет после начала восстания Рим вернул Сицилию, раздавил царство Эвна.