Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Однако 1825 год бросал обратный исторический отсвет на 1801-й. Даже императрица-мать Мария Фёдоровна огорошила одного из собеседников своими соображениями, что, поскольку её сын Александр не мог покарать цареубийц 11 марта, её младший сын Николай восстановит упущенное.

Трудно сказать, не российские ли известия повлияли на здоровье Беннигсена. Родственники свидетельствуют, что он как-то разом слёг — даже не болел, и 2 октября 1826 года скончался на 82-м году жизни.

Сохранились эмоциональные воспоминания известного немецкого писателя Боденштедта, со слов кузена, пастора, который, в свою очередь, записал рассказ своего предшественника, причащавшего Беннигсена: «Когда пастор произнёс слова: „Наш владыка, в ночи, когда был предан…“, умирающий со стенаниями и вздохами приподнялся и снова упал, ясно сказав: „Ах, да, господин пастор, в ночи, когда был предан“,— и испустил дух. Пастор рассказал своему преемнику, моему кузену, ныне ещё здравствующему, что ничто его так не захватывало, как эти переживания у смертного одра старого генерала фон Беннигсена».

Вот тогда-то вдова и получила предложение — продать мемуары за 60 тысяч талеров.

Николай I, как мы знаем, писал эти слова у заглавия тех документов, которые желал совершенно изъять из обращения.

Мы снова находимся у той даты — 1826 года,— с которой начинали и от которой «Московские ведомости» отсчитывали 50 лет, ожидая обнародования секретных записок.

Несколько рассказов о происшедшем сходятся в основе, но расходятся в любопытнейших деталях. Послушаем:

Генерал Михайловский-Данилевский: «Получив предложение 60 тысяч талеров, вдова обратилась за разрешением к посланнику в Гамбурге Струве и получила в ответ письмо Министерства иностранных дел, предлагавшее отправить записки мужа в Петербург. Согласно этой версии, Марии Беннигсен обещали вернуть рукопись после прочтения, но вместо того выслали известную сумму, и дело на том кончилось».

Внучка Беннигсена (несомненно, пользующаяся не только личными воспоминаниями, но и семейными бумагами): «Русский поверенный в делах господин Струве тотчас затребовал у вдовы от имени своего суверена мемуары её мужа. Она не могла противиться желанию его величества и отослала обширные мемуары со всеми документами, составлявшими приложения к ним».

Вдова получила за это большую пожизненную пенсию, добавляет другой потомок-комментатор: «К счастью, София фон Ленте, одна из дочерей генерала, была настолько предусмотрительна, что сняла копию со всех наиболее интересных частей мемуаров».

В дополнение к этим сходным в основе рассказам следует привести ещё один выразительный документ: уже упомянутый Струве 15/27 января 1827 года спрашивает своё правительство, следует ли остановить издание записок Беннигсена, которое, по слухам, готовится во Франции? На документе собственноручная резолюция Николая I: «Это нужно сделать».

Делались попытки выкрасть мемуары…

Причина особых волнений Петербурга абсолютно ясна:

Павел I.

И без особой причины власти постарались бы взять под контроль бумаги умершего крупного военачальника: так обычно делалось. Однако документальное разглашение одного из самых зловещих секретов российской истории (убийство царя-отца, в сущности, с ведома наследника-сына) — этого боялся и Александр I, и другой сын убитого — Николай I. Как раз в начале XIX века таинственно исчезают важнейшие бумаги, которые могли бы пролить свет на эту загадочную историю. За два года до своей смерти царь Александр I, по сообщению декабриста С. Г. Волконского, послал трёх доверенных лиц изъять бумаги умершего Платона Зубова. Среди сохранившихся документов Зубова в Центральном государственном архиве древних актов — только рукописи екатерининских времён: понятно, что всё более позднее изъято и, вероятно, уничтожено после высочайшего просмотра. В 1826 году почти одновременно с Беннигсеном скончался в своём курляндском поместье глава дворцового заговора 1801 года граф Пален,— о местонахождении его архива до сих пор неизвестно, вероятно, власти «постарались»…

Беннигсен был третьим «столпом» того, старого заговора, и Петербург не шутя интересуется его архивом.

Бумаги получены и вывезены из Ганновера в Россию либо для секретного хранения, либо для уничтожения…

Проходят годы, десятилетия. События 1801-го, 1812-го, 1825-го всё дальше, но по-прежнему злободневны. Пушкин сказал бы: «животрепещущи, как вчерашняя газета».