Евгений Анисимов - Пленницы судьбы

У князя Меншикова было две дочери, Александра и Мария. Младшая, Мария, была помолвлена с польским аристократом Петром Сапегой, юношей изящным и красивым. Между молодыми людьми завязалась нежная дружба. Но императрица Екатерина как-то высмотрела в толпе придворных миловидного Сапегу и благосклонно ему кивнула. Этого было достаточно, чтобы Меншиков вступил в торг со своей старинной подругой: в обмен на свободу помолвленного с Марией Сапеги он просил дать дочери замену — разрешить помолвить ее с двенадцатилетним великим князем Петром. Именно о такой мене и писал осведомленный датский посланник Вестфален: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя и сделала его своим фаворитом. Это дало Меншикову право заговорить с государыней о другой приличной паре для своей дочери — с молодым царевичем. Царица была во многом обязана Меншикову — он был старым другом ее сердца. Это он представил ее — простую служанку — Петру, затем немало содействовал решению государя признать ее супругой». Нет, не могла Марта отказать Алексашке!

Хитрый план Меншикова очень не понравился ветеранам событий ночи 28 января 1725 года. Светлейший князь, добиваясь брака своей дочери с Петром, которого он одновременно делал и наследником престола, бросал на произвол судьбы тех, кто в 1725 году помог ему возвести на престол Екатерину. Особенно обеспокоился Петр Толстой. В руках начальника Тайной канцелярии были многие потайные нити власти, и вот одна из них задергалась и натянулась — Толстой почувствовал опасность: приход к власти Петра II означал бы конец для него, неумолимого следователя, палача, а точнее, убийцы отца будущего императора Петра II — царевича Алексея. Тревожились за свое будущее и другие сановники — генерал Иван Бутурлин, приведший в ночь смерти Петра ко дворцу гвардейцев, генерал-полицмейстер Антон Девьер и другие. Они ясно видели, что Меншиков перебегает в другой, враждебный им, лагерь сторонников великого князя Петра и тем самым предает их.

И Толстой, и дочери Екатерины Анна и Елизавета умоляли императрицу не слушать Меншикова, оформить завещание в пользу Елизаветы, но императрица, увлеченная Сапегой, была непреклонна. Да и сам Меншиков не сидел сложа руки. Он действовал, и притом очень решительно. Как-то в разговоре с Кампредоном о Толстом он был откровенен: «Петр Андреевич Толстой во всех отношениях человек очень ловкий, во всяком случае, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, если бы он вздумал кусаться». И вот настал час, когда Меншиков достал свой камень: Толстой, Девьер, Бутурлин и другие недовольные его поступками были арестованы, обвинены в заговоре против императрицы. Меншиков отчаянно спешил: «заговорщики» были допрошены 26 апреля 1727 года, а уже 6 мая Меншиков доложил Екатерине об успешном раскрытии «заговора». Она по его требованию подписала указ о ссылке Толстого и других. Это происходило всего за несколько часов до смерти Екатерины. Меншиков торжествовал победу. Но тогда, в мае 1727 года, он не знал, что это была пиррова победа: пройдет всего лишь четыре месяца, и возведенный на престол его же усилиями император Петр II отправит бывшего светлейшего князя и генералиссимуса в ссылку. Судьба Толстого станет его, Меншикова, судьбой: оба они умрут в один год — 1729-й: Толстой в каземате Соловецкого монастыря, на холодных островах северного Белого моря, а Меншиков — в глухом сибирском углу, городке Березове.

«Государыня до того ослабла и так изменилась, что ее почти нельзя узнать», — писал в середине апреля 1727 года французский резидент Маньян. Всех поразило, что она не пришла даже в церковь в первый день Пасхи, и не было пиршества в день ее рождения. Это было совсем не похоже на нрав нашей вакханки. Дела ее были плохи. Меншиков не выходил из дворца. Расправляясь со своими прежними друзьями, он заботился о том, чтобы было готово вовремя завещание царицы, согласно которому наследником престола становился будущий зять Меншикова — великий князь Петр.

Нам не известно, чем болела Екатерина, — скорее всего, у нее была скоротечная чахотка. Приступы удушающего кашля, полного бессилия сменялись всплеском лихорадочной активности, беспричинного веселья. Сорокатрехлетняя ранее здоровая женщина не верила в приближение конца. Ее утомляла поднятая вокруг ее завещания суета, она всех отсылала к Меншикову и не глядя подписывала все бумаги, которые он ей подавал. Незадолго до смерти она вздумала прокатиться по улицам Петербурга, на которых царила еще холодная, но солнечная весна, но вскоре повернула назад — не было сил даже ехать в карете.