Николай Непомнящий - Люди и динозавры

Церковно-славянский текст

Пусти же аггелы гневом и всяко го укорителя смири

Си есть начало создания Господня: сотворен поруган быти аггелы его Восшед же на гору стреминную сотвори радость четвероногим в тартаре

Ничтоже есть на земле подобно ему сотворено, поругано быти аггелы Моими.

С первых же слов третьей речи становится ясно, что ее тема — некий скрытый конфликт. «Посмотри на все гордое», «взгляни на всех высокомерных» — такими словами Господь приступает к описанию Бегемота, названного Им одновременно «верхом путей Божиих» (Иов. 40:14). Тема вражды не сходит с уст Божиих: «Только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой» (Иов. 40:14), «возьмет ли кто его… и пронзит ли ему нос багром?» (Иов. 40:19), «клади на него руку твою и помни о борьбе…» (Иов. 40:27) и т. п.

Называя Левиафана «царем над всеми сынами гордости» Бог одновременно продолжает откровенно любоваться его красотой и силой: «Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут.

Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеется. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости» (Иов. 41:4–26).

С большой степенью вероятности скрытый конфликт, о котором говорит Козырев, стал порождением ревности одного из первых разумно устроенных и прекрасных созданий, задуманных «верхом путей Божиих», по отношению к человеку, призванному владычествовать не только над всей землей, но и над всеми тварями земными, т. е. и над этими самыми первенцами: «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими (и над зверями), и над птицами небесными, (и над всяким скотом, и над всею землею), и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт 1:28). Такая трактовка кажется нам наиболее убедительным ключом к драматическим событиям, разыгравшимся в Эдемском саду между змеем и прародителями человечества.

Примечательно, что самое известное изображение Левиафана, представленное на гравюре французского живописца Гюстава Доре (1832–1883) «Убийство Левиафана» (1865), содержит такие бросающиеся в глаза детали, как характерные спинные пластины и перепончатые крылья. Ветхозаветное представление о левиафанах как существах, обитающих «в нижних водах» и одновременно способных к полету, имеет отчетливые корреляции с описанием «чудских богов», содержащимся в «Повести временных лет» (XII в.): «Боги наши живут в безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются же и под небо послушать ваших богов».

Характеристика Левиафана как «змея изгибающегося» в сочетании с представлением о его космоустроительной роли содержит важную параллель с деятельностью и природой легендарного китайского государя Юя. Филолог-китаист, академик РАН Б. Л. Рифтин (1932–2012) в работе «От мифа к роману. Эволюция изображения персонажа в китайской литературе» пишет: «Иероглиф юй, которым записывается имя героя, представляет собой графическое изображение какого-то необычного земноводного существа, близкого черепахе или дракону. Като Цунэката считает, что знак юй первоначально означал «извивающаяся змея»».

Это знаменательное совпадение усиливается общим полем деятельности указанных персонажей. Интенсивная деятельность Юя по усмирению вод потопа и последующему обустройству Земли и земных вод соответствует миссии Левиафана по подчинению и герметизации усмиренных вод хаоса. В еще большей степени с образом Левиафана соотносится отец Юя — Гунь, который также известен своими усилиями по обузданию потопа. Рифтин указывает, что сам иероглиф гунь не означает ничего иного, кроме имени этого мифического персонажа и одновременно огромной рыбы (такое значение дает древнейший словарь Шовэнь). Также существуют китайские тексты уже первых веков нашей эры, где прямо говорится о Гуне как о гигантской рыбе: «Сяский Гунь усмирял потоп, но не добился успеха, тогда он погрузился в пучину Юйюань и превратился в темную рыбу величиной в тысячу чжанов. После смерти она лежала поперек рек и озер. Совершенномудрые из последующих поколений считали рыбу существом, в которое превратилось божество».