Георгий Бердников - Том 7. Литература второй половины XIX в.

Если Блок отстаивал имя Вагнера для революции, то спустя полтора десятилетия Т. Манн видел свою задачу в том, чтобы отобрать его у националистической пропаганды, сделать его союзником в борьбе за гуманизм. Т. Манн не закрывал глаза на противоречия личности и мировоззрения Вагнера. Среди определений, которые Т. Манн давал, говоря о Вагнере, есть и такие: «благородная истерия», «патология в мифе», «инфернальное душевное переживание». Однако он неизменно подчеркивал, что даже те черты, которые могут считаться реакционными (пристрастие к мистическому и мифически — пралегендарному, черты протестантского национализма в «Мейстерзингерах» и католицизма — в «Парсифале»), «сплошь и рядом служили для выражения революционных мыслей». Словами, близкими по смыслу к блоковским, Т. Манн говорит об искажении замысла байретского театра. Он характеризует Вагнера как человека, принадлежащего народу, всю жизнь свою искренне отрицавшего власть, деньги, насилие и войну и свой театр для торжественных сценических представлений, пусть и превращенный эпохой в нечто совсем иное, задумавшего как театр бесклассового общества.

Франко — прусская война для империи Наполеона III завершилась поражением, а для Пруссии — провозглашением Германской империи.

Идея единства Германии зрела в немецкой литературе на протяжении многих десятилетий. О единстве страны мечтал Гёте. Политическая и социальная система карликовых государств порождала горькие сарказмы Гофмана и Гейне. В литературе предмартовского десятилетия задача объединения германских государств стала центральной. Революция 1848 г. была призвана практически ее решить. Но она ее не решила. Спустя два десятилетия объединение было осуществлено сверху, под эгидой Пруссии.

Победа в войне и объединение страны вызвали волну шовинизма. Официальная пропаганда стремилась представить это событие как выражение воли всего народа, провозглашалось единство нации, призванной отныне забыть о всяких внутренних распрях.

Новая империя нашла своих бардов. В свое время Гейне в сатирической поэме «Германия. Зимняя сказка» зло высмеял культ Барбароссы. Эмануэль Гейбель совершенно серьезно прославляет прусского короля как нового Барбароссу. Приветствуя продвижение немецких войск на запад, Гейбель написал в августе 1870 г. стихотворение «Победы немцев», в котором восторженно писал о «храбрых баварцах» и о тех, кто пришел с гор Тюрингии и с берегов Неккара, — победы на полях войны воплотили для него единый порыв всех немцев. Он призывал гнать французов до самого Парижа («С нами бог и немецкий гнев!»). Даже Ф. Фрейлиграт, подчеркивавший свою приверженность идеям 1848 г., написал стихотворение «Ура, Германия!», справедливо вызвавшее насмешку Маркса.

По — новому прозвучал старый спор о партийности поэзии, некогда разгоревшийся между Гервегом и Фрейлигратом. Э. Гейбель, долгое время отстаивавший идею «чистого искусства», еще до начала войны заявил, что долг стихотворца «в гонь атак бросить свой стих железный», имея, однако, в виду только внешнего врага и требуя отказаться во имя национального единства от политических разногласий:

Понятно, что в своем «Ответе Гейбелю» Гервег не пощадил прусского барда — как же можно разбивать лиру, спрашивает поэт, если вокруг

Тремя десятилетиями раньше, в условиях общественного подъема, стихи Гервега, направленные против Фрейлиграта, были подхвачены во всех концах Германии. Теперь, в разгар шовинистической истерии, голос революционного поэта не был услышан. Вернувшись на родину после амнистии 1866 г., Гервег чувствовал себя эмигрантом среди людей, которые его не понимали. Он печатался в мелких провинциальных изданиях, чаще анонимно; многие его политические стихи были опубликованы только в 1948 г. в ГДР к столетию революции.

Позиция Гервега в эти последние годы его жизни (он умер в 1875 г.) была бескомпромиссной. В стихотворении, обличающем политику «железа и крови», единство страны по Бисмарку, шовинистическую пропаганду, Гервег нашел точные слова, позднее на всю страну прозвучавшие в речах Карла Либкнехта «Главный враг стоит на Шпрее»: