Борис Меерзон - Быть евреем - секреты и мифы, ложь и правда

Мама — первое слово, которое произносит ребенок на разных языках мира, и которое все сразу узнают. Еврейская мама, как и мамы всех народов мира, — источник нашей жизни, свет тепла и любви, согревающий нас.

Для еврейской мамы главное — ее ребенок, который самый лучший, несмотря ни на что. Еврейская мама считает своим долгом дать образование ребенку. Каждый еврейский ребенок знает: его дом — надежный тыл, там всегда ждет его мама, которая чувствует и понимает его, всегда поддержит и поможет ему в трудную минуту.

Для еврейской мамы ее дом — главная крепость. Она — хранительница семейного очага, человек, который заботится о душевном и физическом здоровье своей семьи. Для еврейской мамы всегда очень важны вкусная пища и здоровье своей семьи.

Еврейская мама — это не просто женщина, это больше, чем физическое присутствие в семье, это понятие, которое содержит высокую мораль, высоконравственные принципы воспитания детей, ответственность и высокий семейный долг. В этом любовь и мудрость еврейской женщины.

Евреи шутят:

— Кто такой «гений»?

— Это средний ученик, имеющий еврейскую маму.

О красоте еврейских женщин написано много. Портреты евреек рисовали такие мастера, как Рембрандт, Делакруа, Густав Моро, Эдуард Бендеманн и многие другие. Красоту еврейских женщин воспевали Стендаль, Мопассан, Оноре де Бальзак, Томас Манн, Пушкин, Лермонтов, Куприн. Английский поэт Джордж Байрон посвятил еврейским женщинам цикл «Еврейские мелодии», где в стихотворении «Израильтянка» восхищенно писал о красоте еврейских женщин:

Еврейская религия видит красоту женщины не столько в красоте внешней, сколько в красоте духовной. Современная мода направлена на то, чтобы обнажить женское тело и подчеркнуть его красоту. У евреев достоинство женщины не только в красоте ее тела. Если женщина одета в скромное платье, не очень выделяющееся, скромны ее украшения, но если она умна и хорошая хозяйка, обладает прекрасными духовными качествами, то такая женщина красива и полна достоинств.

Красивых и восхитительных женщин много у всех народов, не только у еврейского, но книга эта о евреях и поэтому следующий рассказ о красоте еврейской женщины, отнюдь не умаляя при этом красоту и достоинства женщин других национальностей.

Русский писатель А. Куприн (1870–1938), из рассказа «Жидовка»:

«Из-за занавески вышла женщина и стала сзади прилавка, кутаясь с головой в большой серый платок. Когда Кашинцев повернулся к ней лицом, ему показалось, что какая-то невидимая сила внезапно толкнула его в грудь и чья-то холодная рука сжала его затрепыхавшееся сердце. Он никогда не только не видал такой сияющей, гордой, совершенной красоты, но даже не смел и думать, что она может существовать на свете… И тем удивительнее, тем неправдоподобнее было для него это ослепительно прекрасное лицо, которое он теперь видел в грязном заезжем доме, пропахшем запахом нечистого жилья, в этой ободранной, пустой и холодной комнате, за прилавком, рядом с пьяным, храпящим и икающим во сне мужиком.

— Кто это? — шепотом спросил Кашинцев. — Вот эта… — он хотел по привычке сказать — жидовка, но запнулся, — эта женщина?

— Кто? Это? — небрежно спросил Хацкель, кивнув головой назад. — Это, пане, моя жинка.

— Как она красива!

Хацкель коротко засмеялся и с презрением пожал плечами.

— Пан с меня смеется? — спросил он укоризненно. — Что такое она? Обыкновенная бедная еврейка, и больше ничего. Разве пан не видал в больших городах настоящих красивых женщин? Этля — обернулся он к жене и проговорил что-то скороговоркой по-еврейски, от чего она вдруг засмеялась, блеснув множеством белых ровных зубов, и повела так высоко одним плечом, точно хотела потереть об него щеку…

— С кем я спорил недавно? — вдруг вспомнилось Кашинцеву, — спорил о евреях. Кажется, с полковником генерального штаба в вагоне? Или, впрочем, нет: это было с городским врачом из Степани. Он говорил: евреи одряхлели, евреи потеряли национальность и родину, еврейский народ должен выродиться, так как в него не проникает ни одна капля свежей крови. Ему остается одно из двух: или слиться с другими народами, рассосаться в них или погибнуть… Да, тогда я не находил возражений, но теперь я подвел бы его к этой женщине за прилавком и сказал бы: вот он, поглядите, вот залог бессмертия еврейского народа! Пусть Хацкель хил, жалок и болезнен, пусть вечная борьба с жизнью положила на его лицо жестокие черты плутовства, робости и недоверия: ведь тысячи лет «крутился как-нибудь», задыхался в разных гетто. Но еврейская женщина стережет дух и тип расы, бережно несет сквозь ручьи крови, под гнетом насилия, священный огонь народного гения и никогда не даст потушить его. Вот я гляжу на нее и чувствую, как за ней раскрывается черная бездна веков. Здесь чудо, здесь какая-то божественная тайна. О, что же я, вчерашний дикарь, а сегодняшний интеллигент, — что я значу в ее глазах, что я значу в сравнении с этой живой загадкой, может быть, самой необъяснимой и самой великой в истории человечества».