Кэролли Эриксон - Елизавета I

Елизавету глубоко уязвляло то, что теперь, когда она подошла к порогу смерти, приближенные и чиновники не находили нужным ревностно выполнять ее приказания и вообще вели себя так, словно ее уже нет на этом свете. Она чувствует, пишет епископ Карлайл, что уже никому не интересна, и от этого лишь впадает в еще более глубокую тоску. И действительно, в глазах многих, а в особенности старых и испытанных слуг, она представляла сейчас интерес лишь в той степени, в какой это касалось остающихся после нее богатств. Что будет с драгоценностями, роскошной обстановкой, сотнями платьев и надушенных перчаток, веерами из лебединого пуха? Отдаст ли их новый король бедным, так и не оцененным по достоинству слугам Елизаветы или подарит жене? Впрочем, на этот счет, кажется, никто особенно не беспокоился: по слухам, король Яков прохладно, и это еще очень мягко сказано, относился к жене и, если бы его не отговорили советники, давно бы заключил ее в тюрьму.

«Весь двор погрузился в уныние, — пишет свидетель. — Иным кажется, что королева умрет не сегодня-завтра, другие считают, что она не протянет до мая, но все уверены, что это ее последняя зима». Придворные впали почти в такое же оцепенение, как и сама умирающая королева, дурная погода удерживала их взаперти, а пауза в политической жизни заставляла бесцельно слоняться по комнатам. О делах в Ричмонде все забыли, и, по мере того как неделя тянулась за неделей, во дворце все сильнее распространялся запах от немытых тел и немытых полов.

В самом начале марта королеве стало значительно хуже, и выглядела она такой потерянной и уставшей от жизни, что даже отказывалась принимать и без того ненавистные лекарства, которыми пичкали ее доктора. Видно было, что ей уже не хочется бороться за жизнь. Но и просто слечь в кровать и умереть она как будто тоже была не готова. Елизавета целыми днями сидела на подушках в полном сознании, но не обращая никакого внимания на происходящее вокруг нее, не говоря ни слова, отказываясь от еды, не переодеваясь. Вскрылась опухоль в горле, стало трудно дышать, но докторам удалось все же что-то сделать, и кризис миновал, хотя в какой-то момент уже казалось, что Елизавета отходит.

Смерть приближалась к ней не спеша, с мучительной медлительностью, не окрашенная в цвета драмы или трагедии — смерть, резко контрастирующая с яркой жизнью Елизаветы. С остекленевшими глазами, вконец высохшая, она лежала, откинувшись на подушки, от нее шел дурной запах, палец был засунут в рот, как у спящего младенца или идиота. Лишь двадцать первого марта она согласилась сменить одежду и лечь в постель.

Все сочли это событие знаковым, во всяком случае, оно усилило нервозность среди придворных, и без того не находящих себе места от неопределенности. Кровать — это не просто кровать, это смертное ложе королевы, и, стало быть, пришла пора подумать о возможных последствиях ее близкой кончины. Совет принял меры к укреплению безопасности Виндзорского дворца, а в Лондоне начали заготавливать зерно на случай хлебных бунтов. Военная угроза, если таковая, конечно, вообще возникнет, придет с севера, где, по слухам, у короля Якова наготове четырнадцать тысяч всадников. В Лондоне на всякий случай вырыли широкий ров по северной границе и на востоке, недалеко от Вестминстера, хотя подобная мера самообороны могла обернуться как раз большой бедой. В этот год чума началась как в столице, так и ее окрестностях, причем необычно рано, и распространялась так стремительно, что и примеров в этом роде не упомнишь.

Королеву уложили в ее высокую деревянную кровать все с теми же красочными изображениями диких зверей и позолоченной резьбой па спинке, прикрыв расшитыми простынями и удобно пристроив совсем маленькую теперь голову на шелковых подушках. От недоедания Елизавета страшно исхудала и все равно отказывалась от всего, кроме ломтика хлеба. Она по-прежнему не разговаривала ни с кем, ни на кого не смотрела и, повернувшись на бок, молча продолжала нести свою печальную вахту. Погруженная в таинственные мысли, одинокая, хотя вокруг и толпилось немало народа, королева Елизавета медленно погружалась в небытие.

В комнате раздавались негромкие голоса — присутствующие читали молитву; снаружи да и во всем королевстве священникам тоже было предписано молиться за королеву: да поможет ей Бог укрепиться телом и духом, да вернет он ей здоровье. Когда архиепископ Уитгифт, находившийся при Елизавете, заговорил об Иисусе Христе и небесах, щеки у нее вдруг порозовели, в глазах мелькнул луч надежды, и она потрепала его по ладони. Бессильная произнести хоть слово с тех самых пор, как слегла, Елизавета лишь глазами да слабым движением руки могла показать, что сохраняет веру в милосердие Божье.