Юрий Алексеев - Освобождение Руси от ордынского ига

Первая часть этого памятника, кончающаяся 1391 г., была исследована М.Н. Тихомировым и Л.Л. Муравьевой. [243] Вторая часть пользовалась меньшим вниманием. [244] Большинство погодных заметок Владимирского летописца за 1460/61 –1494/95 гг. представляет собой крайне сокращенное изложение известий, содержащихся в других летописях, прежде всего в великокняжеских сводах, а также в Типографской и некоторых других. Есть основание говорить об определенной провеликокняжеской направленности автора заметок — она связана, может быть, с его близостью к правительственному аппарату.

В ряде случаев автор заметок уточняет сведения, сохранившиеся в других летописях. [245] Наибольший интерес представляют уникальные известия, не встречающиеся в других летописных памятниках. Под 1461/62 г. в сообщении о кончине Василия Темного перечислены все его сыновья, как живые, так и умершие. В других летописях этого текста нет, за исключением Степенной книги. [246] Под 1494/95 г. приводится подробный состав свиты великой княжны Елены при ее поездке в Вильно на свадьбу с Александром Литовским. Такой перечень встречается только в Посольской книге [247] и Разрядах. [248] По-видимому, автор заметок имел возможность пользоваться официальными документами такого рода. К уникальным относится и известие под 1480/81 г., посвященное событиям на Угре. [249] Оно характеризуется лаконичностью и полным отсутствием нарративного элемента, чем существенно отличается от других летописных рассказов об Угре. Однако основная особенность записи — наличие точных дат, отсутствующих в других источниках. Лаконичность известий и точная их датировка роднят запись Владимирского летописца с официальными документами типа походного дневника. Возможно, именно такие документы и были использованы при составлении записи.

Сопоставление Владимирского летописца с другими сохранившимися летописями, прежде всего с Московской по Уваровскому списку и Вологодско-Пермской, позволяет высказать гипотезу, что в указанных трех летописях, содержащих точную и непротиворечивую датировку событий, и отразились официальные записи документального характера типа походного дневника, аналогичные тем, которые велись в походах 1471, 1475/76 и 1477/78 гг. Почему эти записи сохранились только частично? Почему они не легли в основу официального (или официозного) летописного рассказа, а оказались разбросанными по разным непосредственно не связанным между собой памятникам? Это вопросы, на которые в настоящее время нет прямого, достаточно убедительного ответа. Но во всяком случае уже сейчас можно отметить три важных обстоятельства.

Во-первых, официальный великокняжеский летописный рассказ о событиях на Угре нам неизвестен: или его по каким-то причинам (каким?) не существовало, или он по каким-то причинам (каким?) до нас не дошел. В этом отношении Я.С. Лурье, вероятно, ближе к истине, чем его оппоненты: Лихачевский летописец не может претендовать на официальность уже по той причине, что в нем отсутствуют многие даты, содержащиеся в других летописях и имеющие, вероятно, официальное происхождение (впрочем, неофициальный характер Лихачевского летописца фактически признают, как мы видели, Б.М. Клосс и В.Д. Назаров).

Во-вторых, в составе летописных памятников более или менее отчетливо прослеживается тенденция, оппозиционная по отношению к Ивану III и его правительству. Наиболее резко эта тенденция выражена в софийско-львовском рассказе (Успенский летописец) и устюжских летописях. В оценке характера и причин этой тенденции мнения исследователей сильно расходятся. Если Я.С. Лурье, Б.М. Клосс и В.Д. Назаров (а также М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин) склонны смягчать или отрицать тенденциозную направленность софийско-львовского рассказа и других оппозиционных текстов, отмечая их объективность и достоверность, то К.В. Базилевич, П.Н. Павлов, В.В. Каргалов и Р.Г. Скрынников (а в прошлом Г.Ф. Карпов и А.Е. Пресняков), напротив, подчеркивают эту тенденциозность, видят в ней враждебное отношение к великому князю и ищут корни ее в социально-политической действительности эпохи. Так источниковедческая проблема анализа летописных известий перерастает в проблему реально-историческую — в анализ характера политических отношений в верхних слоях русского общества при Иване III. Оппозицию, отразившуюся в тенденциозном изображении событий на Угре, исследователи видят то в консервативной удельно-княжеской среде (Г.Ф. Карпов), то в среде церковных иерархов (А.Е. Пресняков, Р.Г. Скрынников, отчасти П.Н. Павлов), то среди московского боярства (П.Н. Павлов). Но в любом случае вопрос выходит далеко за рамки событий, непосредственно связанных с борьбой на Угре, и ведет к исследованию более общих проблем истории конца XV в.