Матвей Фролов - И снова к микрофону выхожу...

— Буду стараться, Владимир Ильич.

И в газете действительно печатались заметки — о выступлении Ленина перед ткачихами «Трехгорки», о его поездке в подмосковную деревню, где, пофыркивая синим дымком, переворачивали первые пласты чернозема первые в России трактора, о беседе с рабочими железнодорожного депо...

Но однажды все-таки произошла осечка. Выступил как-то Ленин на одном важном собрании, а к нему в самом конце вдруг подходит репортер и просит:

— Владимир Ильич, пожалуйста, повторите в двух словах, о чем говорили вы здесь сегодня.

— То есть как это о чем? А вы где же были, коллега?

— Я опоздал...

— Не понимаю.

— Опоздал, говорю. Трамваи не идут, току нет по всей линии.

— А как же вы? Способом пешего передвижения, стало быть?

— Стало быть, так. Сначала быстро шагал, потом уморился, и вот...

Ленин внимательно поглядел на смущенного репортера и тут впервые заметил, что он вовсе «не молодой — не старый», а именно старый, совсем-совсем старый, совершенно седой человек.

— Ну вот что, дорогой товарищ. Во-первых, выношу вам выговор за опоздание. Служба есть служба.

Репортер не мог сразу и в толк взять, шутит Ленин или говорит серьезно. Но Владимир Ильич не шутил. Он еще раз поглядел на репортера, сказал строго, без всякой тени иронии:

— О выговоре моем доложите в редакции. А теперь отойдем в сторонку, запишем, о чем разговор у нас был с рабочими. Между прочим — о дисциплине тоже говорили, так что вам записать это будет просто полезно.

Они уединились в конторке начавшего быстро пустеть цеха и вышли оттуда нескоро. Вечерняя смена уже давно заступила, в пролетах снова стало шумно и дымно, а Ленин и репортер все разговаривали. Вернее, говорил один — второй быстро писал, едва успевая перевертывать листки блокнота.

Когда Ленин кончил диктовать, кончилась и записная книжка репортера.

— Вот жалко, — сказал Ильич, — всего одной-единственной странички не хватило, а у меня с собой, как на грех, ни листочка!

— Владимир Ильич, диктуйте, я запомню, а в редакции все запишу — слово в слово, — попросил репортер.

— Нет, нужна бумага, в нашем деле без бумаги нельзя, — едва заметно улыбнулся Ленин.

Тут дверь конторки тихонечко отворилась, вошел начальник цеха, нерешительно протянул репортеру пропитанный маслом клочок зеленой, мелко линованной бумаги — видно, бланк для наряда.

— Нет, нет, это мне, — остановил его Ленин.

Ильич резким движением пододвинул к себе табурет, сел за крохотный шатучий столик начальника цеха, размашисто написал на зеленом листке несколько слов, протянул записку репортеру:

— С этим зайдите в Совнарком. К управляющему делами. Я бы сам вас отвез, да тороплюсь в другое место. Извините, что задержал.

Владимир Ильич пожал руку начальнику цеха, репортеру и уехал.

Через несколько минут покинул задымленную конторку и ошеломленный репортер. Утром чуть свет он направился в Совет Народных Комиссаров. Только там он узнал, о чем Ленин писал в записке.

А сказано в ней было о том, что в распоряжение корреспондента «Правды» необходимо срочно выделить лошадь с упряжкой.

— «Человек он немолодой, ему, по-моему, трудно бегать целыми днями по заданиям редакции», — озабоченно прочитал вслух управляющий делами.

Ленин ошибся, быть может, первый раз в жизни: никогда еще репортер не чувствовал себя таким молодым, таким бесконечно неутомимым человеком, как сегодня!»

...В одном из томов Собрания Сочинений В. И. Ленина напечатано краткое изложение беседы Владимира Ильича с сотрудником «Известий ВЦИК» по поводу восстания левых эсеров.

Дело происходило летом 1918 года, когда в Москве, в Большом театре, собрался V Всероссийский съезд Советов. В те дни левые эсеры подняли мятеж. «Советская власть, — как говорилось в правительственном сообщении, — приняла все необходимые меры к подавлению жалкого, бессмысленного и постыдного мятежа».

Номер «Известий» был уже сверстан, когда в редакцию неожиданно вошел В. И. Ленин. Там в это время находились редактор отдела информации, член редколлегии А. А. Антонов и корреспондент Л. В. Богуцкая.

— Ну, какие у вас сведения о ликвидации мятежа? — спросил Ленин.

«По привычке газетчика, — рассказывала потом Л. В. Богуцкая, — я сразу, как только Ленин начал говорить, стала все старательно записывать, чтобы не пропустить ни слова.

— Вот, объезжал позиции! — говорил он. — Раздавим этих истерических крикунов! Чего захотели: втянуть нас в войну! Я сам и многие мои товарищи слышали в день мятежа выражения сильнейшего негодования против левых эсеров со стороны даже самых темных слоев народа.