Семен Резник - Цареубийство. Николай II - жизнь, смерть, посмертная судьба

Правда здесь снова перемешана с неправдой. Никакой «разработкой рекомендаций» по выведению сортов в 2,5 года Лысенко не занимался. Он взял на себя невыполнимое обязательство вывести сорт пшеницы для Одесской области за 2,5 года, а потом доложил в сенсационной телеграмме, адресованной заву сельхозотделом ЦК партии Яковлеву, наркому земледелия Чернову и президенту ВАСХНИЛ Муралову, что обязательство выполнено. Это очковтирательство имело место за много лет до того, как Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ.

Что касается ветвистой пшеницы, то прежде чем расширять ее посевы, надо было вывести рекордные по урожайности сорта. Специалисты знали, что это невозможно, ветвистая пшеница для этого не годится. Но она понравилась Сталину, потому Трофим Денисович и взялся за заведомо провальное дело. Не было таких крепостей, которые не могли взять большевики, и вместе с ними брал воображаемые крепости беспартийный большевик Трофим Денисович Лысенко.

По мнению д-ра Животовского, «Т.Д. Лысенко обладал феноменальным “чувством растения“, и в этом он был сродни гениям практической селекции — Ивану Владимировичу Мичурину и Лютеру Бербанку».

Увы, между двумя великими садоводами, с одной стороны, и Трофимом Лысенко, с другой, была большая разница. Две больше разницы, как говорят в Одессе. Мечурин и Бербанк создали много сортов плодовых и ягодных культур, приносивших витамины и радость нескольким поколениям жителей Советской России, США и других стран. Незабываем для меня особый запах и вкус мичуринских яблок — редкого деликатеса моего не богатого деликатесами послевоенного детства. Как Мичурин, так и Бербанк, по праву считаются великими селекционерами. А Лысенко, вопреки громогласным обещаниям, не вывел ни одного сорта. Такова первая разница между ними. Вторая, не менее существенна. Ни Бербанк, ни Мичурин никому не навязывали своих взглядов, не третировали несогласных как врагов народа и государственного строя своих стран, никого не доводили до тюрьмы, сумы или самоубийства.

Одним из главных козырей д-ра Животовского служат положительные высказывания о Лысенко некоторых мировых авторитетов генетики, таких, как д-р Хаксли или д-р Ашби. В книге читаем:

«Вот что сказал о Т.Д. Лысенко австралийский ученый Э.Ашби, направленный правительством Австралии в конце 1940-х для изучения организации науки в СССР: “Он крестьянин и понимает крестьян… Он — лидер деревни. Что он говорит им — то претворяется в жизнь. И он олицетворяет диалектический материализм в действии; он даёт колхозам практическую философию“ (Ashby 1947)». (С. 27)

Эрик Ашби (Эшби) и его британский друг доктор Хаксли (Гекели) приезжали в СССР не в конце 1940-х годов, а в 1945-м — на торжества по случаю 220-летия Академии наук. Тогда они познакомились с Лысенко и получили некоторые представления о том, что происходит в советской биологической науке.

Приведенную в книге д-ра Животовского цитату я не проверял, достоверность ее под сомнение не ставлю. Но вот другое высказывание того же ученого, которого в его книге нет:

«Что касается положения советской генетики, то подтвердились наихудшие опасения иностранных ученых. Советских биологов, чьи взгляды были на подозрении, лишали работы. До Запада докатывалось эхо бурных собраний, на которых некоторые биологи, с подлинным героизмом, были готовы повторить в двадцатом веке бессмертный протест Галилея: “А все-таки она вертится“». (Из предисловия к книге Э. Маневич «Такие были времена». (1990, С. IV.)

Свидетелем прямого контакта Ашли и Хаксли с Лысенко была известный генетик Р.Л. Берг:

«Гекели спросил Лысенко: “Если нет генов, как объяснить расщепление?“ “Это объяснить трудно, но можно, — сказал Лысенко. — Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение — это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка — это и есть расщепление“. Элеонора Давидовна [Маневич] перевела… Эти слова Гекели привел в своей книжке (ссылка). После доклада два джентльмена, два немолодых сдержанных англичанина сперва в замешательстве посмотрели друг на друга, потом вдруг обернулись друг к другу, вскинули руки на плечи друг друга и захохотали. Первый акт представления позади». (Р.Л. Берг. «Суховей», Нью-Йорк, 1983, С. 103).

О том же эпизоде, независимо от Раисы Берг, поведала Элеонора Маневич. Она же объяснила, почему, вернувшись из СССР, ни Хаксли, ни Ашли не высмеяли лысенковскую отрыжку, а даже высказали о колхозном ученом что-то неопределенно-положительное. Э.Д. Маневич, для которой английский язык был таким же родным, как русский, была приставлена к ним в качестве переводчицы и могла откровенно говорить с ними без свидетелей. Она их просила помнить, что их неосторожное слово может «отрыгнуться» советским генетикам, пытавшимся в тех жутких условиях по-галилеевски противостоять лысенковской инквизиции.