Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Обвинения, касающиеся 9 термидора, — в том, что с подготовкой «революции» слишком затянули, а затем проводили ее с большим количеством колебаний, — воспринимались как особенно несправедливые, причем главным образом самими обвиняемыми. Не были ли эти семеро творцами «свержения тирана», не они ли сыграли решающую роль в тот памятный день? Их выступления в ходе дискуссии содержат множество подробностей того кризиса, который разразился в Комитетах в предшествовавшие падению Робеспьера недели, а также разворачивавшихся в решающие дни 8 и 9 термидора событий. Напротив, основные проблемы, объяснение причин, сделавших возможной «тиранию», возвышение Робеспьера и его господство над Конвентом, замалчивались, в изрядной степени растворенные в потоке более или менее нелепых фактов. Ограничились тем, что признали: та стратегия, которая была применена в термидоре, оказалась лучшей; была использована первая же возможность для «свержения тирана». «Если бы Робеспьер был атакован двумя неделями ранее, весь Конвент и свобода были бы удушены» (Бурдон [из Уазы]). Так выжидание и молчание превратились в осторожность. «Следовало сражаться не столько с Робеспьером, сколько с угнетавшей народ тиранией, которая могла продолжаться и после его смерти» (Гупийо [из Фонтене]). Без сомнения, многие теперь похвалялись, что всегда были яростными антиробеспьеристами: даже сам Лекуантр утверждал, что на протяжении нескольких месяцев готовил обвинения против Робеспьера; но почему же он и все остальные предпочитали молчать? «После смерти Цезаря десять тысяч римлян могли сказать, что это им принадлежал план, который Брут воплотил в жизнь» (Гупийо [из Фонтене]). Устроить суд над 9 термидора означало принизить весь Конвент, обвинить его в том, что он не только терпел тирана, но и — поскольку боялся и молчал — оказался его сообщником. Чтобы избавиться от этих неприятных воспоминаний и снять с себя всякое обвинение в пособничестве «тирану», Конвент должен был создать героический образ самого себя. Невзрачная история 9 термидора для этого не подходила, нужна была славная легенда: «Когда вы начали битву с тираном, артиллерия мошенников была размещена по всем кварталам; но пусть никто не льстит себе тем, что его вклад в переворот был больше, чем ваш; победу одержали ваша смелость и ваша добродетель, Конвент и весь народ, и если кто-либо скажет, что его вклад больше, чем ваш, что вы могли это сделать гораздо раньше, он обманет историю и последующие поколения» (Колло д'Эрбуа).

То, что подобная дискуссия могла состояться, уже само по себе показывает, что выход из Террора реально начался. Конвент обрел свободу слова. В рамки этой же свободы вписывалось и углубление политических противоречий. Лекуантра не смогли остановить; Тальен и Фрерон были исключены из Якобинского клуба, но для них это уже не влекло за собой никакого риска. Напротив, исключение благоприятствовало смене курса и соответственно политической карьере. Тем не менее ход дебатов показал, какой властью еще обладало наследие прошлого. Начавшись с «обвинения», они потонули в подозрениях, выводивших на главный вопрос — об индивидуальной ответственности. Старые рефлексы были еще живы: Лекуантра обвинили в том, что он контрреволюционер и находится на службе у роялистов; требовали даже его ареста; ораторы обвиняли друг друга в том, что они «заносят меч над головами представителей народа», хотят воскресить «систему Робеспьера» и установить «новую тиранию». Конвент был уподоблен Тальеном гладиаторской арене. Дискуссия завершилась официальным постановлением, провозглашающим обвинения клеветническими; «решение было поставлено на голосование и принято единогласно под гром аплодисментов» (выступление Камбона). Мгновенно обретенное единство Конвента едва ли могло скрыть разногласия, которые продолжали углубляться по мере того, как изменялось соотношение сил. Отметая обвинения Лекуантра, Конвент не только освобождал семерых обвиняемых от всякой ответственности за Террор; на самом деле, он отказывался открывать дискуссию из страха, что должен будет со временем признать ответственность всех членов Комитетов, представителей в миссии, Конвента в целом, так и не восставшего народа, узаконившей Террор Революции. Эта аргументация черпала силы не столько в логике, сколько в призыве к солидарности и в особенности в инстинкте самосохранения. Делая акцент на чувстве коллективной вины, она подчеркивала, что среди депутатов Конвента нет никого, кто мог бы, положа руку на сердце, объявить себя невиновным, кто не запятнан Террором — если не своими действиями, так своим молчанием. Ответственность за Террор была тем самым возложена на «отвратительного тирана» и на «события, неотделимые от великой революции». Иными словами, на анонимную и безликую систему подавления. Оправдание семерых депутатов в реальности показывало полную с ними солидарность. Возникшая альтернатива — или виноваты все, или никто, разве что анонимная система — была несостоятельна ни с моральной, ни с юридической точки зрения. Она не учитывала различной степени ответственности за действия, решения, распоряжения. Она полностью находилась в русле динамики политических событий. По всей стране началась охота на виновных, на «террористов» и «кровопийц». Должен ли был Конвент взять под защиту все политические кадры Террора, всех мелких «угнетателей» и «доносчиков», на которых обратилось отмщение на местном уровне? Должен ли он был прекратить расследование по делу Фукье-Тенвиля, который и из тюрьмы не переставал заявлять, что всегда действовал в рамках строгого уважения к законности, во исполнение решений Комитетов и Конвента? На смену времени коллективной ответственности пришло время разногласий. Логика политической борьбы требовала одновременно и осудить Террор как «систему власти», и покарать «охвостье Робеспьера», «виновных», названных поименно.