Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Обострение этих вопросов хорошо показывает возникшее у депутатов ощущение развилки, на которой прошлое, настоящее и будущее перестают быть четко видны, как если бы эпоха Революции потеряла свою величественную прозрачность, превозносимую на протяжении всего II года. В конце того же самого года даже прошлое сделалось смутным. От Комитета общественного спасения ожидали двойного подведения итогов: о пути, пройденном со времени «революции 9 термидора», но также и о более отдаленном прошлом, о «терроре» и «тирании», от которых эта «славная революция» избавила Республику. Настоящее было еще более тревожным. Заданные Мерленом вопросы сделали очевидным, что 9 термидора стало бесповоротным шагом, однако проблема выхода из Террора решена не была. 9 термидора Конвент с триумфом провозгласил победу «своей революции»; со свержением «тирана» и его приспешников Республика была спасена, а угнетению положен конец. На исходе II года стало очевидно: выход из Террора — это не единовременный акт, а мучительный процесс с непонятным исходом.

Со свержением Робеспьера выход из Террора совершен не был; этот путь еще предстояло нащупать и по нему пройти.

Опереться на опыт было невозможно. Известно, что политическая история Революции интересна еще и тем, что на относительно небольшом промежутке времени были опробованы различные политические режимы: конституционная монархия, Террор, республика, основанная на представительной и цензовой системе, опирающаяся на плебисцит диктатура и т.д. [27]То же самое можно сказать и о выходе из Террора, представлявшем собой особенно сложное обретение опыта. Начатый 9 термидора, этот процесс должен был развиваться в политических и символических, институциональных и социальных рамках, уходящих своими корнями в Террор и сформированных им. С этим был неразрывно связан целый ряд вопросов. Что делать с доставшимся от времен Террора наследием? Что и в соответствии с какими критериями стоит сохранить из этого политического наследия, оставшегося не только от Террора, но и в равной мере от Республики, то есть от Революции? Что делать с многочисленными последствиями Террора, начиная с тюрем, переполненных ожидающими суда «подозрительными»? Каким образом демонтировать его институты и что делать с политическими и административными кадрами, доставшимися от Террора и сформированными для того, чтобы служить ему и обеспечивать его функционирование? Как определить политическое пространство после Террора? Эти вопросы были особенно сложными, поскольку выход из Террора обеспечивался властью и политическими кадрами, бывшими агентами Террора, весьма энергично проводившими его в жизнь. Таким образом, «революция 9 термидора» должна была мыслиться и как разрыв в истории Революции, и как обеспечение ее преемственности. Так за пределами Террора Революция обеспечивала верность себе самой и своим базовым принципам. Взаимосвязь между разрывом и преемственностью не проявлялась исключительно на политической и коллективной плоскости; она также оказывала влияние на каждого человека.

Нам кажется тем более важным подчеркнуть уникальность и сложность этого преимущественно политического опыта, что отличительные особенности и оригинальность термидорианского периода слишком часто не замечаются историографией. С точки зрения «якобинской» традиции историографии Революции 9 термидора безоговорочно заканчивается ее героический период, символом которого служит II год Республики — год санкюлотов, якобинцев, Горы, революционного подъема в чистом виде. После этого не остается ничего, кроме «реакции» и отчаянной героической борьбы последних санкюлотов и монтаньяров, защищавших от «реакционеров» потрясающее наследие II года. Можно подумать, что «последние монтаньяры» и «последние якобинцы» сами не были «термидорианцами»: они не только одобряли и превозносили благословенную «революцию 9 термидора», но на свой лад и сами участвовали в сотворении общего с «реакционерами» политического опыта — опыта выхода из Террора.

Дело в том, что II год Республики, в символическом смысле этого словосочетания, не заканчивается, наподобие античной трагедии, 9 термидора на площади Революции, когда нож гильотины отрубает голову Неподкупного. Социальная система образов, порожденная II годом и придававшая ему символическое значение, познала менее героический и театральный финал. Все было куда более прозаично: новый политический опыт выхода из Террора повлек за собой довольно быстрое исчезновение этой системы образов. Стереть из памяти этот политический опыт во всей его оригинальности и сложности означало по возможности свести на нет политические, социальные и моральные последствия Террора, сотворить из него героическую легенду, которая впоследствии, задним числом должна будет его легитимировать. Сглаживание отличительных черт этого опыта было чревато риском допустить еще один анахронизм: как только термидорианский период, если не вся эпоха Директории, был сведен к «реакции», он во многом превратился в простой переход от 9 термидора к 18 брюмера. Быть может, героическая легенда о Терроре обретает достойный конец лишь в комплексе легенд о Наполеоне? С исторической точки зрения, однако, мало что кажется более ложным. Если понять возникавшие при Термидоре проблемы, то станет очевидным и относительно открытый характер процесса, начатого 9 термидора II года. Никакая историческая логика никогда не требовала, чтобы свержение Робеспьера повлекло за собой 18 брюмера. Осмысление термидорианского периода означает прежде всего исследование политических проблему которые участники тех событий должны были поставить и разрешить, а затем и анализ конфликтов и политических механизмов, при помощи которых был избран — чисто эмпирически — путь выхода из Террора.