Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Этот краткий экскурс позволяет лучше проследить последовательность событий, имевших отношение к интересующему нас феномену: толпа, насилие и его роль в ходе народных выступлений весны III года. Эти восстания были, без сомнения, неотъемлемой частью опыта и динамики термидорианского периода, однако их значение не сводится к сугубо политическим последствиям. На самом деле, они представляют собой прекрасный пример сложного переплетения архаичного и современного — более глобальный феномен, о котором мы уже несколько раз говорили и который был характерен для менталитета и политической культуры эпохи Революции. Речь здесь также идет о социокультурном контексте, в который вписывались народные выступления весны III года и на котором нам хотелось бы остановиться. Особенно показательным в этом плане являлось восстание 1 прериаля, в ходе которого роль толпы и насилия при столкновениях между «поднявшимся с колен народом» и представительной властью проявлялась очень четко, словно во время лабораторного опыта.

В основе народных выступлений в жерминале и прериале лежал экономический кризис. Первой его составляющей был, если можно так выразиться, «классический» для экономики Старого порядка продовольственный кризис (несмотря на хороший урожай, очень суровая зима заставила население голодать; Сена замерзла, в доставке зерна и дров происходили серьезные перебои). К этому добавлялся «новый», свойственный экономике Революции финансовый кризис (голод разразился из-за обесценивания ассигнатов и отмены максимума. Рассчитывая на хороший урожай, власти видели в применении доктринерского либерализма единственный адекватный способ оживить экономику. Сильнейший рост цен и дефицит — в первую очередь хлеба — происходил, таким образом, по причине совпадения этих двух факторов). Кризис делал очевидным социальное расслоение и социальные контрасты: с одной стороны, бесконечные очереди перед булочными, в которых преобладали женщины; с другой стороны, кафе, рестораны, рынки и кондитерские, прекрасно снабжавшиеся и переполненные роскошными продуктами, которые продавались по недоступным для народа ценам.

Социальное расслоение выражалось и в том, что людей волновало совершенно разное: в то время как собрания зажиточных секций Запада и Центра были увлечены «крупным политическим событием» — обвинением, выдвинутым против четырех членов бывших Комитетов, собрания секций бедных кварталов, в особенности предместий Сент-Антуан и Сен-Марсель, прежде всего занимались проблемой голода и требовали от Конвента, чтобы народ обеспечивался хлебом в соответствии с нормами, которые и без того постоянно уменьшались. Однако мнение народа выражалось не только и даже не столько в собраниях секций. Его выражали образовывающиеся с ночи очереди перед булочными, где во время долгих часов ожидания не переставали циркулировать слухи, часть из которых нам известна благодаря ежедневным докладам агентов Комитета общей безопасности, присоединявшимся к очередям и толпам на улицах, а затем информировавших свое начальство о «состоянии общественного мнения».

О чем же говорили в очередях? Прежде всего и больше всего о голоде и его трагичных последствиях. Там рассказывали о людях, умерших от голода и холода, чьи тела находили поутру на улицах; о случаях самоубийства, в том числе и о матери, покончившей с собой после того, как она убила своих детей. Недовольство быстро политизировалось. Так, поговаривали, что при короле хлеба всегда хватало, и если нет желания околеть с голода, то нужен новый король. Множились роялистские надписи и афиши. Однако говорили также и о том, что при Робеспьере у народа по крайней мере был хлеб и скупщики не осмеливались морить голодом бедняков. Считать это проявлявшееся в очередях «общественное мнение» «роялистским» или «робеспьеристским» было бы поспешным и неправильным. Слухи политизировались и яростно нападали на власть, когда для объяснения причин голода народ обращался к собственному социокультурному прошлому и вновь оживлял призрак «голодного заговора». Однако на сей раз он появлялся в новом обличье: теперь уже не монархия, а Конвент и его Комитеты обвинялись в том, что организовали голод, припрятали зерно, дабы удушить народ голодом и нанести удар по тому, что было для него и жизненно важным, и самым уязвимым — по женщинам и детям. У этого слуха было немало версий: голод искусственно создавался для того, чтобы толкнуть народ на крайности или даже, по другой версии, чтобы тот, доведенный до отчаяния, потребовал возвращения короля, о чем якобы мечтали, хотя и не осмеливались это признать, Комитеты. В то же время циркулировали слухи, согласно которым Конвент готовился переехать из Парижа, чтобы оставить народ и быстрее уморить его голодом. Слухи находили отклик даже в Конвенте, где депутаты-монтаньяры обвиняли Комитеты в «организации голода».