Сергей Дашков - Юстиниан

Античная эстетика порождала привычки, если так можно выразиться, вполне понятные: любование красивым телом (своим и чужим), изящество в одежде, изысканность в еде и питье, стремление к успеху, будь то поэтическое состязание, спортивная борьба, война, мужская сексуальная сила (что уж тут поделаешь — античный мир в основном принадлежал мужчинам). Христиане же провозглашали ценности иные. Почитаемые ими образцы душеспасительного поведения (праведники) с точки зрения человека прежней культуры выглядели безумцами: немытые, во власяницах или вообще нагие, с нечесаными бородами, порой — покрытые гноящимися язвами от «подвигов» типа стояния на столбе, сидения безвылазно в смрадной яме, ношения на теле вериг или въевшейся в тело веревки. Поступок девы, выколовшей себе прекрасные глаза, чтобы не соблазнить ими мужчину, находился за пределами понимания любого хоть немного думающего язычника — а Иоанн Мосх, описывая его в своем «Луге духовном», приходит в восторг. Credo quia absurdum est («верую, ибо абсурдно») — совершенно христианский и совершенно неправильный с античной точки зрения парафраз высказывания латинского богослова Тертуллиана, не менее емок, нежели какой-нибудь аристотелевский силлогизм. Впрочем, сводя сложные вещи к простым схемам, мы рискуем ошибиться в оценке проблем. Ведь христианство в своих проявлениях бывало очень неодинаковым. Как и язычество. Согласитесь, есть разница между умащенной благовонным аравийским маслом римской матроной, которой рабы подают на золоте изысканные вина и яства, но которая ревностно постится в урочный срок, раздает милостыню во имя Христа и ежечасно молится ему, и не менее истово верующим египетским отшельником, не мывшимся годами, плетущим корзины или тростниковые веревки и «вкушающим» раз в день по горсти несоленого размоченного зерна. Ревущий в экстазе александрийский парабалан, срезающий острой раковиной мясо с костей еще живой Ипатии, совсем не похож на утонченного Синесия, епископа Птолемаиды, — а ведь они не только единоверцы, но и современники, и почти земляки. Точно так же пропасть легла между Диогеном и Апицием, Марком Аврелием и Элагабалом.

Христианство к миру чувственному, но обращенному на человека (то есть не вверх!) относилось настороженно-враждебно. Став государственной религией, оно боролось с античной культурой, достижения которой не могло поставить себе на службу, просто объявляя грехом. Это в полной мере коснулось театральных и цирковых представлений. Однако уничтожить многовековую любовь народа разом было невозможно, а потому в ранней Византии и цирк (ипподром), который нередко называли театром, и настоящие театры функционировали повсеместно, в любом крупном городе — не только во времена Юстиниана, но и много позже. Во взаимодействии с античным наследием вообще и зрелищами в частности христианство проходило сложный путь. Церковные запреты, исполнением которых занялась светская власть, официально были сформулированы через полтора столетия после Юстиниана канонами Трулльского собора. Но и после него для мирян осталось возможным посещение, например, ипподромных ристаний. Ипподром в Константинополе работал до XII в., в Фессалонике и даже таком не самом крупном городе, как малоазийская Магнисия, — до XI в.

Одним из самых последовательных обличителей зрелищ был Иоанн Златоуст. Его страстные инвективы заслуживают того, чтобы ознакомиться с ними хотя бы вкратце по двум причинам. Во-первых, они легли в основу церковного отношения к подобным развлечениям (а также их любителям) на многие века. А во-вторых, они просто хорошо написаны — недаром потомки дали Иоанну прозвище «Златоуст»:

«Не крайнее ли безумие и сумасшествие, что мы, если позовет нас какой-нибудь гусляр, или плясун, или кто другой из подобного рода людей, все охотно бежим к нему, благодарим его за такой зов и проводим целую половину дня в том, что внимаем только ему; а когда Бог чрез пророков и апостолов беседует с нами, то зеваем, почесываемся и смежаем глаза? На ипподроме, невзирая на то, что там нет крыши, которая защищала бы от дождя, множество безумствующих стоит, хотя бы шел страшный ливень и ветер хлестал воду в лицо; они не обращают внимания ни на холод, ни на дождь, ни на длинноту пути; ничто их ни дома не удержит, ни сюда не помешает прийти; а сходить в церковь дождь и грязь становится нам препятствием. И если их спросить, кто такой Амос или Авдий или каково число пророков или апостолов, они не могут и рта раскрыть; а о лошадях и кучерах ведут речи лучше софистов и риторов. Как можно выносить это, скажи мне?» [126] Иоанн Златоуст , Слово 9. О том, что не должно пренебрегать Церковью Божией и святыми таинствами. Т. 12. Кн. 2. С. 526, 539.