Михаил Полиевктов - Николай I. Биография и обзор царствования с приложением

Какое впечатление мог вынести император Николай из хода событий 14 декабря и из той картины, какая перед ним в этих событиях раскрылась? Известно, что он неверно представлял себе характер отношений декабристов к западно-европейским тайным обществам. Эти отношения не выходили, по-видимому, за пределы чисто идейных влияний. Император Николай в заговоре декабристов усмотрел ответвление одного общеевропейского заговора, охватившего все страны – точка зрения Александра на историю в 1820 г. в Семеновском полку, – и в нем проснулся сторонник Священного Союза, в свое время обещавший императору Александру охранять начала этого союза. Отсюда прямой переход к определенным легитимистическим принципам внешней политики императора Николая; отсюда та роль защитника Священного Союза, которая так последовательно и неуклонно проводится им в его политике, отсюда то, как – хочется сказать «те выходки, какими»… – Николай I реагирует на каждое известие о новой вспышке революционного движения в других странах.

С другой стороны, император Николай преувеличенно представлял себе серьезность заговора и того мятежа, в который этот заговор вылился, а отсюда преувеличивал и значение своей победы над этим мятежом. Его победа 14 декабря была, в сущности, легкая победа. Против нескольких батальонов двух-трех гвардейских полков был двинут весь столичный гарнизон. Участники мятежа были как бы задавлены лавиной войск, обрушившейся на Сенатскую площадь. Но император Николай вынес из этой победы над революционной вспышкой преувеличенное представление о своем могуществе, и эта переоценка, при той позиции, какую, как сейчас было указано, он занял в международных вопросах, отразилась опять-таки прежде всего на его внешней политике. Дело в том, что сложившееся под впечатлением событий 14 декабря у императора Николая преувеличенное представление о своей мощи могло поддерживаться в нем и еще одним обстоятельством. Николаевское царствование, как мы еще увидим ниже, вовсе не представляет из себя на всем своем протяжении такой однообразной печальной картины разложения, каким его обыкновенно рисуют. Картина внутреннего упадка и распада, чем обыкновенно характеризуется николаевское царствование, относится главным образом ко второй половине этого царствования. Упадок и распад начались с сороковых годов. В первое десятилетие своего царствования императору Николаю, безусловно, удалось сделать немало в смысле упорядочения и укрепления сил государства сравнительно с тем развалом, какой раскрывается перед нами в последние годы александровского царствования. Укрепившись внутренне, он усвоил себе мысль о том, что он может обрушиться на европейскую революцию и задавить европейское движение, как 14 декабря ему удалось обрушиться и задавить мятежников на Сенатской площади. Взгляд на себя, как на защитника принципов 1815 г., которому должны повиноваться не только народы, но и цари, при таких условиях стал приводить императора Николая во вторую половину его царствования к чересчур смелым и решительным шагам – шагам, быть может, в сторону весьма насущных для России достижений, но не имевших за собой к данному моменту достаточно реальной опоры.

Почувствовавший себя защитником определенного политического порядка, как оплота династии, и переоценивавший значение своей победы над противником, император Николай вынес, кроме того, из событий 14 декабря чувство глубокого недоверия к русскому обществу и окружающей его среде. Мятеж 14 декабря рисовался ему как стоящий в прямой связи с тем глухим недовольством, которое широкой волной распространилось в данное время в русском обществе, переходя далеко круги тайных обществ. С другой стороны, участниками мятежа в преобладающем большинстве явилось гвардейское офицерство, выступавшее обыкновенно традиционным выразителем настроения дворянской среды. Все русское интеллигентное общество, все русское дворянство было повинно, в его глазах, за события, разыгравшиеся на Сенатской площади (и в данном случае он был недалек от истины), а после 14 декабря, сурово покарав своих политических противников, он читал в глазах этого общества молчаливый упрек по своему адресу. Ибыло повинно не только молодое поколение русского общества, не только те поручики и подпоручики, именами которых пестрит список «декабристов»: еще неизвестно, во что отлились бы в более зрелом возрасте эти молодые силы. Недоверие Николая должно было распространяться и на такие общественные слои, на те отдельные личности, которые, так сказать, уже органически срослись с государственным механизмом. Среди самих декабристов были не одни поручики и подпоручики. Было и шестнадцать полковников, и два генерал-майора. Глава Южного общества, наиболее крупная фигура среди всех заговорщиков, полковник Пестель был командиром полка (Вятского). Был осужден и прямой начальник Пестеля, бригадный генерал свиты Е. В. ген.-майор кн. С. Волконский. Среди декабристов пять человек было в генеральских чинах, и из них трое были осуждены по первому разряду. Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского, секретарем которого (по сибирскому комитету) был незадолго до этого декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции, составляемых членами тайных обществ. Сами эти проекты по форме были прямым продолжением тех проектов, которые в таком количестве в александровское царствование выходили из-под пера государственных сановников. К кружкам декабристов был близок и председатель департамента экономии Государственного Совета адм. Мордвинов. В Польше при Константине Павловиче состоял Н.Н. Новосильцев, деятель первых лет александровского царствования, душа Негласного комитета, автор уставной грамоты 1818 г. Решительно разорвав с конституционной традицией и положив предел конституционным колебаниям в правительстве, император Николай не мог опереться на общество и должен был проводить свою программу исключительно с помощью бюрократических сил, чиновничества. За немногими исключениями он искал не столько сотрудников, сколько беззаветных исполнителей своей воли среди лиц, по своему происхождению и положению чуждых тех политических традиций конца XVIII и начала XIX вв., которые из среды высшего русского общества проникали в русское сановничество.