Сигурд Шмидт - «Феномен Фоменко» в контексте изучения современного общественного исторического сознания

Показательно, что верхняя хронологическая граница рас-суждений сочинителей НХ о смещении дат и территорий не переходит рубежа XVII и XVIII вв. Как установили социологи, лишь о периоде с XVIII в. сформировались относительно устойчивые понятия об «исторических» личностях России и сферах их деятельности во времени и в пространстве (для более раннего периода, в виде исключения запомнились лишь некоторые государи и полководцы) [70] Левинсон А. Г. Массовые представления об «исторических личностях» // Одиссей. М., 1996. С. 252–267 (особенно раздел «Глубина исторической памяти»). . О последних трех столетиях российской истории сложились уже более конкретные социокультурные и визуальные представления — сформировались они, правда, не из учебников (и вообще сочинений историков), а по произведениям художественной литературы (Фонвизина, Радищева, «Капитанской дочки» Пушкина) и от знакомства (реального или визуального, с телеэкрана) с архитектурными памятниками XVIII в., портретной живописью, кинофильмами об этом.

Психологами выяснено уже, что люди гуманитарного склада и инженерно-математического по-разному воспринимают образность мира настоящего и прошлого; имеются у них различия и в стиле «исторической памяти». Конечно, известны исключения — чертами гуманитарного «видения» был одарен не только И. Г. Петровский, но и математики-академики П. С. Александров и А. Н. Колмогоров: творцами художеств и науки были великие Леонардо и Гёте. А как ярко художественно, сколь образным языком написаны некоторые труды ученых негуманитариев, основанные на строгой логике научных доказательств, но предназначенные в том числе для широкой публики!

Те, кто доверился концепции НХ, видят предметы прошлого вне взаимосвязи и не имеют ясного представления о постепенном возрастании технологических и культурных навыков. Это восприятие зрительски-механическое, не как в музее, где экспозиция определяется закономерностями и особенностями историко-культурного развития, а как в витрине антикварного магазина: там размер и цвет зачастую в большей мере предопределяют место расположения предмета, чем время его производства и художественная специфика. По существу такое восприятие и бездумное, и бездушное.

Работы по НХ переведены на иностранные языки, так как наша российская историческая наука утвердилась на рубеже тысячелетий как составная часть мировой исторической науки; однако за рубежом они не вызвали такого внимания, как в России (подобно тому, как не было широкого интереса к первым публикациям схожей тематики трудов Н. А. Морозова в советской России). Это показательно и имеет свои объяснения.

Конечно, существенно то, что историческая наука за рубежом, даже в странах социалистического лагеря, после Второй мировой войны не была столь дискредитирована, как у нас: сначала разоблачением силами М. Н. Покровского и его окружения дореволюционных историков и признаваемых «живыми мертвецами» так называемых буржуазных спецов; затем разоблачением самого Покровского и его «школки» с арестами видных историков во второй половине 1930-х годов: Институт истории в системе учреждений Академии наук занял первое место по числу выявленных «вредителей» — там уже к марту 1937 г., по словам директора академика Н. М. Лукина (затем репрессированного тоже), было арестовано более двух третей сотрудников [71] Наука и кризисы: историко-сравнительные очерки / ред. сост. Э. И. Колчинский. СПб., 2003. С. 734. . Наклеивали ярлыки «антимарксистов», «безродных космополитов», т. е. «лжеученых», и позднее.

И наконец, дискредитация науки 1930—1980-х годов в постсоветский период, когда средствами СМИ, но иногда (увы!) и самими историками, стала внушаться мысль, будто историческая наука всегда была беспринципной служанкой политики, что у нее, в сущности, не было достижений ни в изучении более давних периодов истории, ни в области специальных исторических дисциплин. Замалчивались данные о признании заслуг наших историков зарубежным научным сообществом, где давно научились выделять подлинно научные результаты и пренебрежительно относиться к конъюнктурным работам. Это прослеживается по рецензиям в зарубежных изданиях и даже выявлялось публично и не всегда в приятной форме для чиновных партийных руководителей советских делегаций. Такая традиция восходит, пожалуй, еще к 1928 г., когда в Германии академика С. Ф. Платонова в дни «Недели» советской исторической науки привечали в большей мере, чем руководителя «исторического фронта» в СССР высокого чина партийно-советского сановника М. Н. Покровского; немецкие коллеги только в честь Платонова устроили особый прием. В зарубежье почитается несерьезным скоро изменять мнение о традиционных исторических понятиях и ценностях.