Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Но человек не может жить только искусством. Сиракузяне жаждали вина свободы, и после смерти Гиерона они низложили его брата и установили умеренную демократию. Другие греческие города острова набрались смелости и также изгнали своих диктаторов; купеческий класс сверг землевладельческую аристократию и основал торговую демократию, опирающуюся на систему беспощадного рабовладения. Примерно шестьдесят лет спустя, как и во времена Гелона I, война положила конец этой интерлюдии свободы. В 409 году карфагеняне, в течение трех поколений помнившие о разгроме Гамилькара при Гимере, вторглись на Сицилию армадой в полторы тысячи кораблей и двадцатитысячным войском, во главе которых стоял внук Гамилькара Ганнибал. Он осадил Селинунт, проникшийся миролюбием в годы преуспеяния и пренебрегавший ремонтом оборонительных сооружений. Застигнутый врасплох город просил о помощи Акрагант и Сиракузы, безмятежные жители которых отвечали со спартанской неторопливостью. Селинунт был взят, его жители были перебиты и обезображены, а город присоединен к карфагенской державе. Ганнибал подошел к Гимере, легко ее захватил и предал три тысячи пленников пыткам и казни, дабы умилостивить тень своего деда. Во время осады Акраганта эпидемия погубила Ганнибала и большую часть его войска, но новый полководец смягчил карфагенских богов тем, что сжег живьем собственного сына. Карфагеняне захватили Акрагант, Гелу и Камарину и выступили против Сиракуз. Устрашенные сиракузяне, чьи пиры были прерваны в самом разгаре, вверили всю полноту власти способнейшему из своих полководцев Дионисию. Но тот заключил мир с Карфагеном, уступил ему весь юг Сицилии и воспользовался войском для установления второй диктатуры (405). В этом проявилось не только его вероломство. Дионисий понимал бессмысленность сопротивления; он отдал все, кроме армии и города, решив укреплять их до тех пор, пока ему, как Гелону, не удастся изгнать захватчиков из Сицилии.

Если простая душа неизбежно представляет божество в виде человека, то простой гражданин неизбежно считает причины войны личными, обычно их персонифицируя. Даже Аристофан, подобно некоторым сплетникам своего времени, по-видимому, полагал, что Перикл начал Пелопоннесскую войну, атаковав Мегары, из-за того, что мегарцы обидели Аспасию [1637].

Вполне вероятно, что Перикл, не колеблясь захвативший Эгину, мечтал об установлении полного афинского контроля над греческой торговлей путем овладения не только Мегарами, но и Коринфом, бывшим для Греции тем, чем является Стамбул для нынешнего Средиземноморья, — вратами и ключом к торговле с половиной континента. Но основной причиной войны было расширение афинской державы и усиление контроля Афин над коммерческой и политической жизнью Эгеиды. В мирное время Афины допускали свободную торговлю в Эгейском бассейне, но только со своего молчаливого соизволения; без согласия Афин в эти воды не могло войти ни одно судно. Афинские агенты определяли назначение каждого судна, выходившего из хлебных гаваней севера; Метона, погибавшая от засухи, была вынуждена просить Афины о позволении ввезти незначительное количество зерна [1638]. Афины отстаивали свое господство как жизненную необходимость: город зависел от привозного продовольствия и был исполнен решимости охранять маршруты, по которым оно поступало. Выполняя полицейские функции на магистралях международной торговли, Афины сослужили добрую службу миру и процветанию Эгеиды, но эта служба становилась все более обременительной с ростом гордости и благосостояния подвластных городов. Средства, выделяемые ими для защиты от Персии, использовались для украшения Афин, даже для финансирования афинских войн с другими греками [1639]. Периодически суммы взносов увеличивались, пока в 432 году они не достигли в совокупности 460 талантов (2 300 000 долларов) в год. Афины сохранили за афинскими судами право вести все возникающие внутри Союза тяжбы, в которые были вовлечены афинские граждане и которые касались тяжких преступлений. Если какой-либо город оказывал сопротивление, его принуждали силой; таким образом Перикл быстро и эффективно подавил восстания на Эгине (457), Евбее (446) и Самосе (440). Если верить Фукидиду, демократические вожди Афин, сделавшие свободу идолом внутренней афинской политики, откровенно признавали, что союз свободных городов превратился в державу, скрепляемую силой. «Вы должны помнить, — говорит у Фукидида Клеон, обращаясь к народному собранию (427), — что ваша империя — это деспотия, сохраняемая против воли ее подданных, которые постоянно злоумышляют против вас; они не станут повиноваться вам в ответ на любую милость, оказанную вами в ущерб себе, но будут подчиняться вам только до тех пор, пока вы господствуете над ними; у них нет любви к вам, но они покорствуют силе» [1640]. Конец Золотому веку положило внутреннее противоречие между культом свободы и деспотизмом империи вместе с индивидуализмом греческих государств.