Элеанор Херман - Элегантная наука о ядах от средневековья до наших дней [Как лекарственные препараты, косметика и еда служили методом изощренной расправы]

Несколько дней спустя, чувствуя, что боли в животе снова начались, Генриетта пригласила подругу мадам де Лафайет присоединиться к ней в Сен-Клу. Нам повезло, что это приглашение было принято: именно мадам де Лафайетт оставила крайне подробные записи о смерти Генриетты.

«Я приехала в Сен-Клу в субботу, в десять вечера, – писала графиня, – и обнаружила Генриетту в саду. Она сказала, что я едва ли могла найти ее внешний вид прекрасным, ибо чувствовала она себя совершенно не так».

Боли в животе вскоре утихли, и на следующий день «мадам де Гамаш [фрейлина] принесла ей, как и мне, стакан цикориевой воды, которую Генриетта просила некоторое время назад». Цикорий – листовое растение, весьма похожее на эндивий [77] Надо заметить, что в России цикорий можно встретить на полках магазинов куда чаще, чем эндивий – один из сортов листового салата. и используемое в салатах, а из его корней делают экстракт, заменяющий кофе, который, вероятно, и пила Генриетта.

Мадам де Лафайет продолжала: «Мадам де Гурдон, камеристка, подала Генриетте чашку. Она отпила и вдруг, поставив чашку на блюдце одной рукой, прижала другую к боку и сказала с невероятным страданием в голосе: "Какая боль! Какая мука! Нет, я этого не вынесу". Произнеся эти слова, Генриетта покраснела, а через мгновение ее лицо стало мертвенно-бледным, что встревожило всех нас. Она продолжала стонать и попросила помочь ей добраться до постели, ибо не могла продолжать выносить эту боль… Мы придерживали ее под руки. Она шла с трудом, согнувшись почти вдвое. Спустя мгновение ее уже раздевали, и я помогала ей удержаться на ногах, пока расшнуровывали корсет.

Она не прекращала жаловаться на боль, а в глазах стояли слезы…»

Оказавшись в постели, Генриетта «принялась кричать громче прежнего и метаться из стороны в сторону, как человек, пребывающий в страшной агонии». Месье немедленно вызвали, как и личного врача Генриетты, который диагностировал у нее газы.

Генриетта металась из стороны в сторону по кровати, словно в жуткой агонии. Врачи диагностировали у нее газы.

«Мадам все еще стонала, жалуясь на ужасную боль в животе, – продолжает мадам де Лафайет, – как вдруг велела нам проверить воду, которую пила, заявив, что это яд, что, быть может, одну бутыль перепутали с другой, что она точно знает, что отравлена, что ей необходимо противоядие».

Стоя рядом с Месье, графиня наблюдала за ним. «Мысль Мадам совершенно не смутила и не расстроила герцога. Он сказал, что стоит дать немного цикориевой воды собаке, и согласился с необходимостью дать больной масла и противоядие, чтобы успокоить ее. Госпожа Десборд, главная камеристка и самая преданная из слуг Мадам, ответствовала, что сама готовила раствор, и с готовностью выпила его».

Во дворце отловили какую-то собаку – можно лишь представить панику, охватившую ее хозяина, – и напоили цикориевой водой. Собака весело лакала предполагаемую отраву, присутствующие изучали ее реакцию. Ничего не происходило. Пес продолжал как ни в чем не бывало вилять хвостом. Камердинер Месье принес Генриетте традиционное противоядие – порошок из гадюк, а врачи напичкали принцессу лекарствами, от которых у нее начались рвота и понос. «Весь мучительный процесс лечения вкупе с невыносимой болью погрузили ее в некое состояние прострации, которое мы по ошибке приняли за облегчение, – писала госпожа де Лафайет. – Однако Генриетта сказала, что муки ее ничуть не уменьшились, что у нее более нет сил даже стонать и что, вероятно, от ее болезни не существует лекарства».

Королевские врачи, примчавшиеся из Версаля и Парижа, согласились, что принцесса просто страдает от газов. «Мы продолжали беседовать у ее кровати, полагая, что угрозы нет. Мы даже нашли в ее страданиях положительную сторону, ибо надеялись, что ее нынешнее состояние поможет ей примириться с Месье: он, казалось, был искренне тронут болезнью Генриетты».

Однако когда Генриетта услышала чьи-то слова о том, что ей становится лучше, она ответила: «Все это так далеко от истины, что не будь я верующей, то предпочла бы убить себя – вот как велики мои муки».

Когда врачи поднесли к ней свечу, собираясь взглянуть поближе на лицо (к тому моменту оно было, словно у трупа), Месье спросил, не беспокоит ли ее свет. «О нет, Месье, – ответила она, – меня уже ничто не может побеспокоить. Вот увидите, к завтрашнему утру меня уже не будет среди живых».

«Ей дали суп, – писала мадам де Лафайет, – ибо она ничего не ела с самого обеда. Стоило ей только проглотить ложку, как боли усилились – точно так же, как и после глотка цикориевой воды. Отпечаток смерти ясно читался на ее лице, и она выносила сильнейшие муки без малейшего признака страха. Когда приехал король, у Мадам как раз случился болезненный приступ… Видя, что для нее нет ни малейшей надежды, король заплакал и попрощался с нею. Она заговорила, умоляя не проливать по ней слез, потому что от этого она и сама не может их сдержать, и добавила, что первое, о чем он услышит завтра утром, будет известие о ее смерти».