Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Шарнасе был сначала принят поляками недружелюбно; под предлогом спора о титулах и полномочиях его не допускали к королю. На него посыпались упреки в том, что его государь, т. е. король французский, выставляя себя другом Польши, одновременно послал Деэ в Москву поднимать на Польшу московского царя. Шарнасе парировал этот упрек заготовленным ответом: миссия Деэ в Москву преследует чисто торговые цели [155] Richelieu . Memoires, р. 71. . Правдоподобие этого тезиса было, по-видимому, предметом особенных забот в Париже: Деэ де Курменену были в самом деле даны, кроме политических, весьма обширные торговые поручения. Более того, в глазах общественного мнения его поездка в Москву была вообще всего лишь ответом правительства на упомянутую докладную записку о затруднениях в торговле с Московией, врученную Ришелье группой французских купцов в предшествовавшем 1628 г. [156] Les voyages de M. Des Hayes…, p. 1–2. Все это лишало поляков формального права на какие-либо упреки. Но, разумеется, ничто и не препятствовало им все же догадываться о политическом содержании миссии Деэ.

И эта миссия, и информация, доставленная Шарнасе, крайне взволновали польское правительство. Но оно не сразу сдалось. Пока Шарнасе задерживали бесконечными препирательствами, в Москву был стремительно пущен пробный дипломатический шар. Об этом мы узнаем из грамоты Михаила Федоровича Густаву-Адольфу: в июле 1629 г. на русскую границу под Вязьмой вдруг явились два польских посланника для восстановления польско-русских дипломатических отношений, прерванных еще с 1622 г. Посланники заявили, что за ними следует «великое посольство» польского короля. Несомненно, это было попыткой Сигизмунда III парировать удар или, по крайней мере, окончательно выяснить положение. Вторая цель, безусловно, была достигнута: не только «великое посольство» не было принято, но с посланниками не стали и разговаривать, им отказали в аудиенции в Москве и приказали немедленно покинуть территорию Московского государства [157] ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 2, л. 246. .

Тем временем Шарнасе, потеряв терпение, в конце июля уехал в шведский лагерь, почти отчаявшись в успехе. Но 1 августа, по-видимому, тотчас по возвращении посланников из-под Вязьмы, он вдруг был срочно вызван письмом обратно в польский лагерь и милостиво принят Сигизмундом III — все дипломатические препятствия сразу рухнули. 6 августа начались мирные переговоры [158] Hoppe I . Op. cit., S. 434–459; Richelieu . Memoires, p. 72–75. .

В самом деле, Сигизмунду III ничего не оставалось, как довериться Шарнасе и согласиться на перемирие со Швецией. Более того, он теперь проявляет нетерпение, все большую поспешность и уступчивость при переговорах. Он согласился оставить Швеции на время перемирия почти все Балтийское побережье, принадлежавшее Речи Посполитой. Переговоры происходили весь август, прерываемые еще военными действиями, и в сентябре 1629 г. увенчались заключением Альтмаркского перемирия [159] Текст договора см.: Hoppe J. Op. cit., S. 666–676. . Следует упомянуть, что английский посредник Томас Ро, подоспевший в конце августа, старался очернить перед поляками своего конкурента Шарнасе именно тем, что было тому на пользу, — разоблачениями о миссии Деэ в Москву.

Согласие Густава-Адольфа на перемирие было достигнуто отчасти с помощью той же миссии Деэ в Москву. Это посольство укрепляло надежду, что русско-польская вражда будет активизирована, и Швеция сможет без оглядки, никого уже не опасаясь, ринуться в великую битву с Империей. Именно с такой перспективой Густав-Адольф пошел на Альтмаркское перемирие. Впрочем, он и без французской помощи уже имел к этому времени обещание Московского государства начать войну против Польши.

Для дипломатической школы Ришелье чрезвычайно характерно, что в то самое время, когда Шарнасе должен был отрекаться от Деэ, изображая его чуть ли не простым торговым агентом, Деэ должен был в Москве отрекаться от Шарнасе и его миссии в Польше. Поскольку прекращение польско-шведской войны, по мнению Ришелье, не отвечало интересам московской политики, Деэ уверял бояр, что французская дипломатия не причастна ни к каким попыткам примирения, исходящим-де от английского посла в Польше Томаса Ро и голландцев; Франция же, напротив, помогает в войне шведам [160] ЦГАДА, Дела французские, 1629 г., кн. 2, лл. 115, 181, 227–229. . Может быть, именно для того чтобы придать больше естественности взаимному дезавуированию двух своих послов, Ришелье назначил на эти роли двух непримиримых врагов. Шарнасе и Деэ продолжали ожесточенную политическую борьбу в течение ближайших лет после своей миссии в Восточную Европу, пока Шарнасе не одержал победу: Деэ, уличенный в связях с враждебной Ришелье придворной партией Гастона Орлеанского, в 1632 г. окончил жизнь на эшафоте [161] Richelieu . Lettres, instructions diplomatiques et papaers d'etat, publ. par M. Avenel, t. VIII. Paris, 1877, p. 82; Richelieu. Memoires, p. 414. . Этот биографический момент следует упомянуть потому, что он, видимо, объясняет чрезвычайную сдержанность французских мемуаристов и историографов XVII в., в том числе самого Ришелье, в оценке миссии Деэ в Москву в 1629 г. А оттуда и позднейшие историки почерпнули пренебрежение к этому важнейшему факту дипломатической истории Тридцатилетней войны, тем более что во французских архивах не сохранилось ни инструкции, составленной для Деэ, ни каких-либо отчетов о его миссии [162] Recueil des instructions...р. 24. .