Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

К сожалению, мы ничего не знаем о сношениях Русселя с Густавом-Адольфом после их первой встречи в ноябре 1630 г. [521]Учитывая, как много гонцов отправлял Руссель в Россию и в Польшу, мы не можем сомневаться, что он находил верных людей для отправки и в Германию, в штаб-квартиру Густава-Адольфа. В его письмах в Москву проскальзывают отзвуки его сношений с Густавом-Адольфом. С полной уверенностью следует предполагать, что такой энергичный человек, безусловно, находил средства и возможности для поддержания той или иной связи с королем. Но в бумагах Густава-Адольфа не сохранилось ни одного его письма или чернового ответа ему. Либо сам Густав-Адольф уничтожил всю эту переписку, либо после его смерти кто-то изъял ее из его бумаг.

Мы знаем лишь, что внутригерманские дела только по видимости поглотили Густава-Адольфа о головой. Но с наступлением весны 1632 г. его, хотя и в разгар борьбы с Валленштейном, снова стали одолевать прежние восточные заботы. За внутригерманскими перипетиями вновь выступили контуры большой мировой политики. Решение польской проблемы уже нельзя было откладывать, тем более что в феврале 1632 г. был заключен официальный оборонительный и наступательный союз против Густава-Адольфа между императором и испанским королем, открытый для присоединения также и польского короля. Специальные посольства старались вовлечь Сигизмунда III в этот союз, и вся Европа ждала их результатов [522]. Не вступая формально в союз, Речь Посполитая уже возобновила разрешение габсбургским державам вербовать на своей территории войска; Валленштейн вел переговоры с королевичем Владиславом, воевода Любомирский дал обязательство выступить со своим войском в союзе с Валленштейном либо против Дьёрдя Ракоци [523], либо против Густава-Адольфа [524]. Шютте еще в январе 1632 г. доносил Густаву-Адольфу и Государственному совету о нараставшей угрозе нарушения Речью Посполитой перемирия со Швецией [525]. В апреле 1632 г. умер Сигизмунд III, и польский трон стал вакантным. Московское государство все не начинало войну с Речью Посполитой, а устрашающее воздействие на нее московского салюта могло в конце концов иссякнуть.

Еще в марте 1632 г. Густав-Адольф писал канцлеру Оксеншерне, что он по-прежнему вовсе не стремится к польской короне, но должен думать о ней из-за политических обстоятельств [526]. Несколько раньше он как будто даже впервые попытался изменить свой курс. Под совершенно пустяковым предлогом он решает вдруг двинуться с частью войск назад, в Северо-Восточную Германию, на соединение с Банером. Уже в пути он переменил решение, по-видимому, под давлением канцлера Оксеншерны, который затем экстренно прибыл к нему во Франкфурт-на-Майне. Между королем и канцлером происходили долгие секретные совещания [527]. По аналогии с подобными же секретными беседами, повторившимися несколько месяцев спустя и лучше известными, мы можем предполагать, что канцлер настаивал на дальнейшем наступлении в Германии и отказе от возвращения к польским рубежам. На этот раз король подчинился. Кто знает, сколько раз упоминалось имя Гусселя и дело о неудачном посольстве к запорожцам во время этих бесед. Но окончательный удар Гусселю Оксеншерна нанес лишь в апреле 1632 г. Неизвестно, послужил ли достаточным основанием для требования отставки Гусселя эпизод с Лазарем Мавиусом в Варшаве или королю были представлены ложные обвинительные материалы против Гусселя. Второе вероятнее [528].

Во всяком случае, 6 мая 1632 г. во Фрейзингене, в Бавария, Густав-Адольф принужден был подписать послание на имя Иоганна Шютте, предписывающее отстранить Жака Русселя от дел, однако обращаться с ним дружески [529]. Последняя оговорка свидетельствует, что Густав-Адольф лишь уступил давлению, не веря в виновность Русселя, а может быть, рассчитывал неофициально и дальше пользоваться его услугами.

Руссель еще не знал об отставке, когда выехал из Риги в Москву (очевидно, в мае). Но он, несомненно, чувствовал приближение кризиса в своей борьбе с канцлером и поехал в Москву за оружием для этой борьбы. Хотя Руссель прибыл в Москву частным образом («не посольским обычаем»), он получил при отъезде 20 июня 1632 г. официальную царскую грамоту для вручения Густаву-Адольфу. Это — дипломатическая нота в поддержку Русселя и его деятельности. Она начинается с того, что прибыл к нам, царю и патриарху, «вашего королевского величества посол Яков Руссель», т. е. с безоговорочного признания его правомочности. Далее его работе дается высокая оценка: «И служит нам, обоим государям, с великим сердечным радением безо всякой хитрости и хочет и ищет меж нас всякого добра и ближнего соединения и укрепления, и на общего нашего недруга, на польского Сигизмунда короля, умышляет всякое зло, и нашим, царского в-ва, и вашим, королевского в-ва, общим делом в Польше промышляет, которое дело годно [выгодно] нам, великому г-рю нашему ц. в-ву, и вашему к. в-ву». Далее русское правительство бросает на чашу весов в пользу Русселя не только свое формальное согласие на занятие Густавом-Адольфом польского престола, но и свое дипломатическое влияние на другие государства в этом же направлении: сообщается, что во имя дружбы и тесного союза со шведским королем отправлены посольства к турецкому султану Мураду IV и крымскому хану Джанбек-Гирею настаивать, «чтобы они того ж похотели и писали бы в Польшу, чтоб вам, другу нашему, вашему к. в-ву, на польском королевстве, а иного бы на польское королевство, кроме вашего к. в-ва, из королевичей и иного никого не выбирали». Наконец, передается важнейшее для Густава-Адольфа обязательство: «А у нас война на польского короля готова на нынешний 1632 г. [в черновике зачеркнуто: летом]».