Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Каков же был этот ответ? По словам Вейле, предложение Густава-Адольфа «возбудило большое удовольствие у царя» [393]. Действительно, оно было охотно и целиком принято, лишь с незначительными поправками. Так, в Москве не захотели включить конницу в нанимаемое войско, предпочитая лучше нанять лишних 5 тыс. пехоты, а конницу направить свою собственную к условленному месту встречи. Ответ по поводу просьбы Густава-Адольфа не заключать сепаратного мира с Польско-Литовским государством содержал не только согласие, но и намек на то, что, может быть, в результате войны вообще не придется с нынешним королем заключать ни мира, ни перемирия, т. е. что польская корона может достаться самому Густаву-Адольфу. Наконец, была выражена просьба уточнить место, откуда Густав-Адольф думает напасть на Речь Посполитую (через Лифляндию или через Германию), и стоимость всего предприятия [394]. Мониер выехал из Москвы 7 июня 1631 г., но Густав-Адольф только в августе узнал об успехе его миссии и получил тайное послание Михаила Федоровича. В этом послании между прочим подтверждалось обязательство начать в нынешнем, 1631 г. войну против Польско-Литовского государства, но срок выступления передвигался с весны на «лето» [395].

Густав-Адольф был, видимо, обеспокоен медлительностью Мониера, судя по тому, что уже в марте 1631 г. он направил не только упомянутого выше гонца к Русселю, торопя последнего ехать в Москву, но и формально назначил (3 марта) с тем же поручением, какое имел Мониер, нового посла в Москву Иоганна Мёллера, «на смену Антону Мониеру», которому ездить слишком «протяжливо», тогда как Мёллер взялся пересылать письма за четыре недели; при этом Мёллер должен был остаться на постоянное жительство в Москве для ведения всех «явных и тайных дел» [396]. Следует учесть, что Мёллер лишь незадолго до того, в феврале 1631 г., приехал в Померанию к Густаву-Адольфу из Москвы и был первым, кто привез ему радостные известия, хотя еще неофициальные, о военных приготовлениях Московского государства. Прибыв вторично в Москву в начале июня 1631 г. (за несколько дней до отъезда Мониера), Мёллер рассказывал, что он «недели три каждый день в комнату его в-ва (Густава-Адольфа) ходил и его в-во о сем [Московском] царстве и о своей тайности [тайне] с особенным радением наказывал»; «а ведает у короля те тайные дела, о которых он послан к царскому в-ву, один королевский канцлер Оксеншерна, а оприч того канцлера про тайные дела никто не ведает» [397]. Все это производит впечатление правды, с той, впрочем, оговоркой, которая выше была сделана о роли Оксеншерны.

Мёллер предпослал изложению своих тайных дел международную информацию — тенденциозную, но не лишенную основания. Между прочим он говорил о намерениях польского короля и сейма искать мира со Швецией и Московским государством. Польский посол уже направлен «о миру» к Густаву-Адольфу, который, однако, не собирался верить их «обманам». Быть третейским посредником в мирных переговорах с Москвой поляки попросили германского императора, — последний уже снаряжает в Москву через Речь Посполитую большое посольство, и сам Мёллер встретил в пути двух отправленных вперед императорских гонцов, у которых он хитростью и выведал все это [398]. Кроме того, Мёллер сообщил о взятии Густавом-Адольфом множества немецких городов, многозначительно подчеркнув: «…и которые цесаревы города были смежны с польским королем — и те все города ныне за государем его, за Густавом-Адольфом королем» [399].

Самый план нападения на Польско-Литовское государство со стороны Германии Мёллер не развивал подробно, поскольку Антон Мониер перед ним уже «те дела совершил», но сделал ряд частных дополнений. Он передал военные советы и указания Густава-Адольфа и его общее мнение, что если Михаил Федорович захочет «нанять немецких людей и на Польшу послать с немецкой стороны», в то время как русские «ратные люди пойдут со своей стороны», то вследствие неожиданности Речь Посполитую ждет неминуемый разгром. Считая, что польский король, послав императору на помощь два полка во главе с польскими полковниками, уже нарушил перемирие со Швецией, Густав-Адольф тоже «для царского в-ва любви поступится своих ратных людей два регимента с добрыми начальниками». Более того, он готов сам ввязаться в войну, если поляки дадут повод: «… а если польские люди немецких людей встретят большими людьми [крупными силами] и немцев потеснят, то им можно отойти в те места, что ныне за шведским королем, а шведский король тому и рад, чтобы польские люди за ними пришли за рубеж: то и нарушение перемирья» [400].