Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Я пишу это в полном сознании ответственности за каждое сказанное мною слово. Мне, как тогдашнему ректору Петроградского университета, истинное положение в университете и общее настроение профессуры было совершенно ясно. Я не стану утверждать, что среди профессоров и, в частности, среди т[ак] называемых] младших университетских преподавателей, не было вовсе безответственных элементов, горячих голов, не отдающих себе отчета в серьезности положения. Мне самому приходилось некоторых из них удерживать от необдуманных шагов. Но я определенно утверждаю, что подавляющее большинство профессуры и младших преподавателей, независимо от политической окраски, было абсолютно лояльно и ставило жизненные интересы университета вне всяких политических симпатий и антипатий. Этого, между прочим, не мог не знать барон М. А. Таубе, который в то время состоял еще профессором Петроградского университета. (Он был назначен товарищем министра лишь в марте или апреле, точно не помню, того же 1911 г.)

Правительство, которое в то время возглавлялось П. А. Столыпиным, до крайности обострило положение изданием Правил от 11 января 1911 г. [223] Вся борьба со студенческими беспорядками возлагалась им на местные органы Министерства внутренних дел в лице губернаторов, градоначальников [224] и подчиненной им полиции; они уполномочивались принимать все признаваемые ими необходимыми меры, не сносясь с университетским начальством; мнения ректоров и университетских советов никто не спрашивал, и с ними совершенно не считались; вместе с тем, однако, ректоры и университетские советы продолжали считаться ответственными за тишину и спокойствие в университетах.

Начавшиеся в декабре 1910 г. беспорядки, как это нужно было предвидеть, возобновлялись с удвоенной силой в январе 1911 г. и скоро приняли самые острые формы. Нормальная жизнь в университетах замерла, аудитории опустели. Мысль о временном закрытии университетов была решительно отклонена министерством как проявление слабости и неумения или, вернее, нежелания университетов бороться с беспорядками. Вместо этого для подавления беспорядков в университетские здания была введена полиция. Произошли массовые аресты. Общество заволновалось.

Вот та почва, на которой весь президиум Московского университета в составе ректора Мануйлова, помощника ректора Мензбира и проректора Минакова, с одобрения Совета университета, подал в отставку. Министерство реагировало на это увольнением от службы всех трех названных профессоров в дисциплинарном порядке, без прошения, как будто прошений об отставке и не было подано. В ответ на такой образ действия министерства целый ряд профессоров и преподавателей университета, в том числе и В. И. Вернадский, ушел из университета [225]. Ряды ушедших были заменены непосредственным назначением со стороны министерства новых профессоров, получивших в обществе малопочетное наименование «кассовцев».

Здесь не место разбирать, насколько целесообразным был шаг президиума Московского университета. Им, между прочим, был нарушен сговор начальников столичных высших учебных заведений, встретившихся недели за две до этого, еще перед началом нового семестра, в Петрограде. Согласно нашему сговору, мы, ввиду крайне напряженного общего положения и великой ответственности, лежавшей на нас, условились во всех серьезных случаях действовать сообща и воздерживаться от всяких индивидуальных выступлений и ответственных решений, без предварительного совместного обсуждения их.

Как бы там ни было, дело было сделано. Оставалось ждать последствий. Одним из них явилось возбуждение в Государственном совете вопроса о признании бывших профессоров Московского университета Мануйлова и Вернадского выбывшими из состава членов Совета за утратою ими профессорского ценза. Соответствующее предложение министерства было передано в комиссию личного состава. Вопрос с формальной стороны представлялся весьма запутанным. В Учреждении Государственной думы, в ст. 18-й, на которую содержалась ссылка в ст. 27-й Учреждения] Государственного] сов[ета], пункт 2-й гласил, что «член Государственной думы выбывает из ее состава в случае… 2) утраты ценза, дающего право на участие в выборах». Буквальный смысл статьи был совершенно ясен. Однако буквальный смысл данного закона, как это известно всякому образованному юристу, сам по себе, вне связи с другими постановлениями закона, является только возможным смыслом его. Весь вопрос состоял в том, являлся ли буквальный смысл статьи в данном случае истинным смыслом ее. Какой ценз имелся в виду в ст. 27 Учреждения] Государственной] думы, которая сама по себе ведь не была рассчитана на выборных членов Государственного совета, а имела в виду одних членов Государственной думы? Один ли имущественный ценз или также ценз служебный? Чтобы дать ответ на этот вопрос, достаточно было вспомнить одно: лица, состоявшие на государственной службе, в случае избрания их членами Государственной думы, по закону (ст. 351 Положения] о выб[орах] в Государственную] думу) обязаны были либо отказаться от депутатского мандата, либо уйти со службы. С другой стороны, если данное лицо, в бытность свою членом Государственной думы, получало назначение по государственной службе на должность, соединенную с определенным окладом жалованья (за исключением случая назначения такого лица министром), оно, по силе ст. 18, п. 5 Учреждения] Государственной] думы, тем самым выбывало из состава Думы. Было ясно, что ст. 18 п. 2 Учреждения] Государственной] думы ни с какой точки зрения не могла иметь в виду служебного ценза.