Вадим Волобуев - Иоанн Павел II - Поляк на Святом престоле

«Мать» вдохновлена догматом о взятии Богородицы в небесную славу душой и телом, который был провозглашен Пием XII в ноябре 1950 года. Это событие оживило в Войтыле впечатление (никогда не меркнувшее, впрочем) от книги Гриньона де Монфора, которую он читал на фабрике соды. Дева Мария – избранница Божия, через которую Христос сошел на землю, предстательница за род человеческий перед Господом, а еще – обычная мать, любящая свое дитя (пусть даже дитя это – Творец всего сущего). Как она смотрела на своего ребенка? Что думала о нем? Понимала ли свое предназначение? Эти темы будут занимать Войтылу всю жизнь. Богородица – спасение и отрада всех женщин: им закрыта дорога в священники (ибо в Библии нет женщин-священников), но они первые поднимают голос за род человеческий. Так решил Господь, и не нам противиться Его выбору.

В поэме «Мать» Богородица обращается к своему нерожденному еще сыну, ища у него поддержки перед лицом грядущей мистерии, к которой сама окажется причастна волею небес, родив мессию.

Другую поэму Войтыла написал спустя два года, когда работал над докторской и мучился с переводом Шелера на польский. Мечислав Малиньский, бывший товарищ по кружку Тырановского, вспоминал, как однажды Войтыла сокрушенно произнес: «Смотри, что мне дали… Не очень понимаю, о чем тут речь… Я вообще по-немецки слабо, а здесь еще целый ряд профессиональных терминов, которые не знаю, как перевести. И знаешь, что я делаю? Взялся за перевод… Другого выхода нет» [217]. Трудности перевода, очевидно, заставили его задуматься над способностью языка в принципе передать мысль во всей полноте. Так родились поэтические размышления о соответствии мысли своему вербальному выражению.

Немецкий феноменолог Макс Шелер (1874–1928) задавался вопросом, что такое человек. О том же самом уже давно размышлял и Войтыла, мучимый известным постулатом об образе и подобии, по которому Бог сотворил человека. Если Бог непостижим, а человек сотворен по Его подобию, следовательно, непостижим и он? [219]

Во вступлении к своему циклу «О сути человека» Войтыла говорит: «<���…> мы должны сразу сказать, что заниматься человеком можно с точки зрения либо его судьбы, либо его содержания. Выбираем второе, поскольку судьба в огромной мере зависит от содержания» [220]. И дальше он проводит логическую цепочку: человека от животных отличает самосознание, иначе говоря – человеческая душа (ибо душа есть у всего живого), а стало быть, эта человеческая душа – и есть его суть. Что же такое человеческая душа? Тут Войтыла противу ожидания не использует теологию, а прибегает к достижениям науки – неврологии и физиологии, изучающих механизм передачи восприятия. Наука, говорит он, прекрасно объясняет, каким образом человек видит и слышит, но она не в состоянии растолковать, откуда в нас берутся ум и воля. То, что ум принадлежит к качествам потустороннего мира, доказывается способностью человека к абстрактному мышлению – эту способность нельзя свести к свойствам материи, следовательно, она и есть признак наличия души. Аргумент же материалистов, что при повреждениях мозга повреждается и способность воспринимать действительность, можно опровергнуть тем, что в этом случае душа просто перестает получать информацию, а значит, ей становится нечего анализировать. Так же и с волей: ее свобода подразумевает независимость от материи, ибо последняя жестко обусловлена средой, не говоря уже о том, что воля часто устремлена к нематериальному благу (добродетели, познанию, прогрессу и т. д.).

Человек (по Войтыле) – это неразделимое единство духа и тела. Вслед за Шелером и Фомой Аквинским Войтыла утверждает, что человека человеком делает присутствие в нем духа, управляющего инстинктами; то есть сущность человека не сводится к биологии, человек – это одухотворенное тело [221]. Поэтому наука не в состоянии постичь сущность человека – ни один прибор не может зафиксировать этот дух, а он есть, ибо без него не было бы человека. Именно дух – залог человеческой свободы, поскольку он не подвержен влиянию внешних раздражителей. А значит, лишь верующий истинно свободен [222]. Вот он, ключ к пониманию фразы Адама Хмелёвского в «Брате нашего Бога»: «Я выбрал высшую свободу».