Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Это же обрядовое действо имеет довольно отдаленные, хотя и любопытные соответствия в сюжете, перешедшем, по мнению Ягича, в украинскую песню (А18 г) из сказки: свекровь крадет и подменяет козочкой сына короля, рожденного, как обещала мать, «с луной и звездами», и бросает его в Дунай, куда король позднее отправляет и мать ребенка. Отметим, что Дунай сочетается с этим сюжетом в песне, но отнюдь не в сказке. Не отрицая вероятности позднего попадания сюжета в украинскую песенную традицию, отметим, что и дети (двойня, тройня или один ребенок) Дуная-богатыря, которые погибнут, став жертвой необузданного характера Дуная, также во многих вариантах имеют «по косицам часты звездочки», а на темени «красно солнышко» или «во лбу-то светел месяц, по косицам часты звездочки». Этот же образ встречается в эпосе южных славян и имеет близкие и обладающие признаками архаизма параллели в болгарских и украинских песнях. Если вспомнить, что петух в народных представлениях тесно связан с солнцем, то сопоставление факта ритуального топления в Дунае младенцев и петухов с фольклорным мотивом о гибели в Дунае или от руки богатыря Дуная ребенка с солнцем, месяцем и звездами на голове не будет казаться совсем уж лишенным оснований.

Нет особой нужды анализировать многочисленные сюжеты и мотивы, где разрабатывается основная «женская» тема в пределах «дунайского фольклорного пласта», тема женщины – любви – свадьбы – любовного страдания – Дуная. С Дунаем тесно связаны в славянском фольклоре символы утраты девичества и вступления в брак (венок, коса, перстень, каравай, баня, мотивы переправы, охоты), Дунай представляется местом, где девушка или женщина может без помех совершать обряды, гадать и мечтать о любви, возлюбленном, браке, печалиться, горевать и вспоминать.

Видимо, именно в особенностях женской любовной магии и обрядности следует искать объяснение того, что в восточнославянской топонимике Дунаем – Дунайцом – Дунавцом обычно именуется малая речушка, ручей, болотце. Это наименование, выросшее из сакрализованного имени нарицательного, закрепилось за теми небольшими речушками, где женщины могли беспрепятственно совершать многочисленные тайные женские обряды и магические действа, связанные с культом воды. В то же время «Дунай» в мужском пласте фольклора более тесно связан с образом реального великого Дуная: или замещает и дублирует название одной из крупных и важных для русской истории рек Восточной Европы (Днепра, Волхова, Дона), или вообще мыслится чаще как крупная река.

В связи с вышесказанным и заключая обзор «дунайского фольклора», необходимо остановиться на теме, которая недавно в утвердительной и категорической форме была сформулирована Д. М. Балашовым: «То, что Дунай – священная река славян, известно из этнографии» (Балашов 1976: 97, 98). Это утверждение не кажется нам неверным, однако нуждается в уточнении.

Суммируя все изложенное выше, можно с осторожностью утверждать, что слово дунай в восточнославянском фольклоре обладало скрытой тенденцией к сакрализации, причем этот термин надо понимать исходя из обоих значений латинского слова sacer: 1) посвященный богам, священный, святой; 2) обреченный подземным богам, преданный проклятию, проклятый. Присущая издревле славянству тенденция к сакрализации различных природных объектов, при которой в народе часто не всегда отчетливо различаются члены оппозиции верх – низ, добро – зло, огонь – вода, помноженная на специфически «женский» характер связанной с водой обрядности, при отсутствии четкой персонификации и жесткой обрядовой приуроченности «Дуная-дуная», привела к тому, что это слово не было включено в словарный фонд литературных языков восточного славянства (в отличие от коляды, виноградья и т. п.) и продолжало бытовать почти исключительно в фольклоре (иногда в областных говорах), отличаясь трудноуловимостью смысла в каждом конкретном случае, однако в целом обладая определенным, хотя и широким семантическим полем и пронизав собой весьма архаичный пласт текстов.

Целый ряд важных соотношений внутри «дунайского фольклора» будет рассмотрен в следующем разделе.

В конце первой (исторической) части работы были сформулированы основные историко-географические соотношения, характеризующие место Дуная в общеславянской и древнерусской истории VI–XII вв. Завершив четвертую (фольклорную) часть, констатируем, что все историко-географические «дунайские соотношения» находят убедительное соответствие в тех внутрифольклорных связях, в которые, преимущественно в рамках «мужской традиции», постоянно включается словообраз дунай.