Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Базовый район культуры поздней штрихованной керамики в верховьях Швентойи первым подвергся натиску и заселению с запада: по данным В. Ушинскаса, первые «восточнолитовские» курганы с каменными венцами появляются здесь уже во II–III вв. Захват же юго-западной области культуры поздней штрихованной керамики по среднему Нямунасу населением, принесшим с запада традицию курганов с каменно-земляными насыпями, падает на III–IV вв. (Ушинскас 1989; Лухтанас 2001). Примерно в это же время появляется западнобалтийская курганная культура и на средней Вилии (Нярис). И именно в этих трех районах мы имеем два сгустка славянской топонимии. На самом деле на территории Прибалтики намечается еще один сгусток гидронимов с корнем šlav-. На самом северо-западе Литвы, на побережье Балтики, севернее Клайпеды зафиксирована река Šlaveità. Этот гидроним имеет соответствие в еще более северных топонимах на территории Латвии: Slavites, Slavašas, Slaviešas, Slaveka. Точную привязку на карте Латвии имеет лишь последний — на самом севере полуострова Курземе, чуть южнее мыса Куолкасрагс; рядом с ним расположен один из самых южных могильников Tarandgräberkultur. Но уже эти два топонима, расположенные один южнее бассейна Венты (Šlaveità), другой севернее (Slaveka), обрисовывают примерные границы этого скопления, которое поразительным образом совпадает с территорией древнейших venedi Плиния (по моей локализации) и с древнейшей областью обитания неких вендов XIII в. в бассейне нижней Венты (по локализации Генриха Латвийского). Это неожиданно и требует отдельного исследования [188].

Опираясь на наблюдения А. Мейе и С. Р. Тохтасьева (Meillet 1934; Мейе 1951: 44; Тохтасьев 1998: 30–31), а также на аргументацию, предложенную Вяч. С. Кулешовым (Кулешов 2012: 128–133) [189], можно полагать, что древнейшими формами самоназвания славян были *slavēne/*slavāne, предположительно близкие еще более древним балтославянским прототипам этого этнонима — *šlau-ēn-ai/*šlau-ān-ai (последняя форма особенно близка к στ(λ)αυανοί Кл. Птолемея).

Как уже говорилось, мощный пласт топонимов (преимущественно гидронимов) с корнем šlav-, явно связанных (как предполагал Д. А. Мачинский и как показал Вяч. С. Кулешов) с этнонимом *slavēne/*slavāni, отмечен в западной части территории культуры поздней штрихованной керамики, после ухода ее носителей на юг занятой культурой восточнолитовских курганов, появляющейся здесь в результате этнокультурного импульса, идущего от западных прибалтийских балтов (эстии, галинды, судины). Эта территория соответствовала западной части ст(л)аванов Птолемея, которая в I — первой половине II в. граничила с западными балтами-судинами (будучи отделенной от них, по археологическим данным, некоторой пустующей областью). С середины III в. н. э. (сложение культуры восточнолитовских курганов) и до настоящего времени эта территория занята доминирующим балтским населением, и поэтому возникновение этого пласта балтославянских топонимов, отражающих архаичный этноним *slavēne/slavāni, не могло произойти позднее второй половины III в. н. э. Область распространения этой топонимики соответствует той части территории славен/славан (ст(л)аванов), носителей культуры поздней штрихованной керамики, которую с середины III в. заняли продвигающиеся с запада балты, носители культуры восточнолитовских курганов.

Таким образом, создатели и носители культуры поздней штрихованной керамики, продолжающие некоторые культурные традиции культуры ранней штрихованной керамики, вбирающие отдельные элементы поздней трудноуловимой милоградской культуры, а затем, при миграции на юг, и элементы зарубинецкой культуры Полесья, соответствуют южно-срединной части венетов Тацита и ставанам Кл. Птолемея и являются основными этнокультурными, языковыми и, вероятно, генетическими предками этноса, создавшего в IV–V вв. корчакско-пражскую культуру и достоверно известного с начала VI в. под именем *slavēne (sclaveni, sclavini и пр.). Участие в создании корчакско-пражской культуры других этнокультурных компонентов также вероятно.

Эта идея, некогда высказанная мной в форме гипотезы (Мачинский 1973а; 1976; 1981; 1989б), поддержанная Вас. А. Булкиным (1983; Булкин, Гердт 1989), Г. С. Лебедевым (1989) и в ряде работ М. Б. Щукина, ныне стала для меня доказанным положением, исходным для постижения последующей истории славянства.

Определенную (но отнюдь не первостепенную) роль в этом сыграла и монография А. А. Егорейченко (2006), суммирующая накопленные данные о культуре ранней и культуре поздней штрихованной керамики. Поразительно, что сам автор монографии полностью ушел от какой-либо попытки выразить свое собственное мнение об этноязыковой принадлежности культуры поздней штрихованной керамики или хотя бы о ее соотнесенности с каким-либо этносом, упоминаемым письменными источниками — пусть даже без определения «лингвистического лица» этого этноса. Не дает А. А. Егорейченко и сколько-нибудь обоснованного объяснения исчезновению к середине III в. подавляющего большинства памятников этой культуры с ее основной территории, кроме обычной в подобных случаях беспомощной ссылки на «климатические изменения» (Егорейченко 2006: 112), — но едва ли можно думать, что некоторое потепление во II–IV вв. могло вызвать массовое бегство населения с территории Беларуси! Лишь учитывая то, что А. А. Егорейченко сочувственно излагает авторитетное мнение В. В. Седова о том, что вся культура штрихованной керамики (т. е. и культура ранней, и культура поздней штрихованной керамики) — это «ядро балтов» (Егорейченко 2006:117), можно предполагать, что он склонен считать носителей последней балтами, хотя нигде не говорит об этом определенно [190].