Кэтрин Мерридейл - Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Это были мои друзья, – писал он впоследствии, – из двенадцати новых министров семеро писали для моего Russian Review в Ливерпуле 8.

Со своей стороны, Милюков в свое время был представлен королю Георгу V И, несмотря на свою марксистскую молодость, заявлял в Лондоне, что он принадлежит к “оппозиции его величества” (Николая II), а не к “оппозиции против его величества” 9.

К вящему удовольствию Лондона, именно Милюков, похоже, был движущей силой новоиспеченного правительства, хотя официально занимал лишь пост министра иностранных дел. Председателю правительства москвичу князю Львову потребовалось несколько дней, чтобы перебраться в Петроград. “Мы почувствовали себя наконец au complet” [1] В полном составе (фр.). , — записал Милюков после прибытия Львова в Таврический дворец. Вскоре, к сожалению, обнаружилось, что таланты Львова не включают способность к решительному государственному управлению. Милюков вспоминает:

Князь был уклончив и осторожен, он реагировал на события в мягких, расплывчатых формах и отделывался общими фразами.

Милюкову вторит Набоков-старший:

Он сидел на козлах, но даже не пробовал собрать вожжи 10.

Сэмюел Хор, наблюдавший за событиями из Англии, пришел к выводу, что Львов

предназначен быть скорее председателем Совета Лондонского графства, чем главой нестабильного правительства в сердцевине великой революции 11.

Бьюкенен, находившийся в Петрограде и наблюдавший события изнутри, с самого начала был сдержан в отношении нового режима. 5 / 18 марта он сообщал:

Если бы нынешнее правительство сумело удержать ситуацию под контролем, то лучшим решением было бы оставить его у власти в качестве переходной администрации на время войны 12.

В частной беседе, однако, сэр Джордж признавался, что новые русские министры не внушают ему больших надежд:

Большинство их уже сейчас выказывают напряжение и выглядят как люди, взвалившие на себя непосильный груз 13.

Французский посланник был более откровенен и оценивал революционное государство с уверенностью знатока. По его мнению, Россия нуждалась в Дантоне (если не в Робеспьере). Вместо этого ей навязали какой-то комитет, которому даже частным клубом руководить было бы не под силу 14. Палеолог писал французскому премьер-министру Александру Рибо:

В самое ближайшее время встанут экономические, социальные, религиозные, этнические проблемы, В период войны эти проблемы чрезвычайно опасны, так как славянское воображение, далеко не такое созидательное, как латинское или англосаксонское, имеет скорее анархическое, разрушительное направление.

Прогноз его был самым мрачным:

В нынешней фазе революции Россия не способна ни на войну, ни на мир 15.

Единственной светлой личностью в правительстве был, по общему мнению наблюдателей, Александр Керенский. Палеолог замечает:

Он, очевидно, оригинальнейшее явление во Временном правительстве и, без сомнения, предназначен для того, чтобы очень скоро стать его основной движущей силой.

Бьюкенен считал Керенского единственным человеком, с которым можно связывать надежды “заставить Россию продолжать войну” 16. Министр юстиции был вездесущ, встречи следовали одна за другой – у британского посланника, у петроградского военного губернатора, в Таврическом дворце, в его собственной масонской ложе 17.Хотя Керенский оставался членом Петроградского совета, его симпатии были всецело на стороне Временного правительства. В середине марта он уверял Альфреда Нокса, что “нынешняя ситуация с двумя правительствами невозможна” и что “Совет теряет почву под ногами” 18. Очарованный Нокс записал:

Есть только один человек, который может спасти эту страну, и это Керенский <���…>, так как он все еще пользуется доверием предельно ясной в выражении своих симпатий петроградской толпы <���…>. Без него Временное правительство в Петрограде не смогло бы существовать 19.

Сам Керенский позднее писал об этом волнующем времени:

Первые недели Временного правительства относятся к счастливейшим воспоминаниям моего политического пути 20.

Но как бы ни был счастлив и воодушевлен вновь назначенный министр, Совет продолжал существовать. 11 / 24 марта посланники Великобритании, Франции и Италии передали Временному правительству ноты об официальном признании (экстравагантный посол США Дэвид Р. Фрэнсис сделал это двумя днями ранее), а тем временем присутствие Совета в ярко освещенных окнах Таврического дворца продолжало ощущаться, словно шевеление какого-то чудовища из балтийских болот. В секретном письме начальнику штаба верховного главнокомандующего военный министр Александр Гучков с тревогой писал: