Андрей Бесков - Восточнославянское язычество - религиоведческий анализ

Сознавая тот вполне очевидный факт, что мифологическая картина мира древних славян, воссозданная А.Н. Афанасьевым, слишком субъективна, спорна и, действительно, чересчур художественна, требуется найти способы преодоления этих недостатков. С этой целью в данном исследовании автор применяет структурно-функциональный анализ в рамках структуралистского подхода, предложенного К. Леви-Стросом в качестве инструмента изучения мифа и адаптированного к славянскому культурному ареалу отечественными семиотиками-структуралистами В.В. Ивановым и В.Н. Топоровым. Вкупе с компаративным методом, широко использовавшимся уже в XIX в., и применяющимся также в данной работе, структуралистский подход позволяет по-новому взглянуть на давно известные науке факты, привнося, вместе с тем, в исследование более строгую логику реконструкции древних мифологических представлений, нежели это было у А.Н. Афанасьева. Труды названных учёных-структуралистов, в особенности отечественных исследователей, во многом послужили фундаментом теоретико-методологической базы представленного исследования.

Теоретическая значимость работы состоит в уточнении таких понятий как «мифология», «восточнославянское язычество», разработке вопросов, связанных с возможностью изучения религиозной идентичности древнерусских язычников и реконструкции восточнославянской языческой картины (модели) мира.

Практическая значимость работы заключается в том, что результаты представленного исследования могут послужить основой для дальнейших научных изысканий в области реконструкции древней восточнославянской мифологии. Кроме того, полученные в ходе работы результаты могут быть использованы в качестве материала при разработке учебных курсов по религиоведению, истории и философии религии, сравнительной мифологии, культурологии.

Прежде чем приступить к изучению тех или иных аспектов восточнославянского язычества, необходимо определиться с тем, что следует понимать под этим феноменом, какова его природа и каким образом возможно его изучение. Решению этих вопросов и посвящена данная глава.

Определение изучаемого нами явления состоит из двух слов — «восточнославянское» и «язычество». Выбор этих двух слов для обозначения предмета исследования не случаен. Говоря о том явлении, которое здесь будет рассматриваться, учёные используют различные словосочетания: «религия древних славян», «восточнославянская мифология», «древнерусское

язычество» и прочие определения, так или иначе комбинируя приведённые здесь термины. Конечно, разные авторы вкладывают в эти определения различные оттенки смыслов, но вполне можно утверждать, что в современном отечественном религиоведении все эти понятия во многом синонимичны. С одной стороны, в этом нет ничего удивительного, поскольку сам описываемый феномен зачастую представляется исследователям (либо читателям, после прочтения трудов этих исследователей) настолько аморфным, что, кажется, и не требует строгой дефиниции. С другой стороны, сама логика научного исследования требует чёткого обоснования автором своего выбора тех или иных определений и формулировок при анализе заявленной им темы исследования.

Итак, чем же объясняется принятое в этой работе определение объекта её изучения?

Слову «древнерусское» здесь сознательно предпочитается слово «восточнославянское», поскольку в данном контексте оно более адекватно в семантическом отношении. Прилагательное «древнерусский» вызывает ассоциации одновременно и с древностью, и с Русью (впрочем, даже не столько с Русью в историческом смысле, сколько с русскими). При употреблении данного термина сразу необходимо определить и хронологические границы описываемого с помощью него явления, и вписать это явление в некую этническую (а также географическую) систему координат. Оказывается, что сделать это довольно затруднительно. Во-первых, «древность» понятие совершенно абстрактное. Древней Русью в отечественной исторической науке именуется совокупность восточнославянских княжеств IX–XIII веков. Если понятие «древнерусский» выводить именно отсюда, и применять его к религиозно-мифологическим представлениям людей той эпохи, то это будет неправомерно ввиду тех радикальных религиозных преобразований, которые происходили в то время («языческая реформа» князя Владимира, крещение Руси). Одно и то же хронологическое определение будет относиться к совершенно различным культурным явлениям. Слово «русское» в этом плане тоже не слишком удачно отражает суть вещей, поскольку, во-первых, относится к более позднему периоду (считается, что русские как этническая общность сформировались не ранее XIV–XV столетия), а, во-вторых, провоцирует совершенно не нужную здесь ассоциацию с руссами. Касаться же в этой работе больного вопроса отечественной историографии об этническом отношении руссов («руси» древних летописей) нет места, ибо это неизбежно увело бы нас далеко в сторону от рассматриваемой темы. Атрибутизация язычества как восточнославянского позволяет избежать упомянутых трудностей, указывая при этом и на этническое приурочение явления, и задавая более адекватные хронологические рамки, нижней границей которых служит время образования восточнославянской этнической общности, а верхняя граница определяется вторым членом употребляемого словосочетания — «язычество» (то есть временем его бытования в среде восточных славян). Здесь мы намеренно не уточняем этот хронологический период, ибо и terminus post quem (дата, ранее которой явление не могло существовать) и terminus ante quem (дата, позже которой явление не могло существовать) довольно условны, и вопросы их периодизации могут решаться в современной исторической науке различным образом. Для данной работы этот вопрос не имеет решающего значения, поскольку сдвиг той или иной границы на одно-два столетия не окажет серьёзного влияния на выбор методов исследования и отбор исторических и теоретических источников.